Василий Немой женился на Анастасии Петровне, молодой вдове боярина Федора Михайловича Мстиславского. Она приходилась двоюродной сестрой Иоанну по отцовской линии – так Шуйские пытались породниться с московскими Рюриковичами.
Все бывшие противники Елены тотчас покинули темницы, и это не сыграло Шуйским на руку. Правление их только начиналось, а уже далеко не все были довольны их возвышением. Освобождая арестованных Еленой бояр, Василий Немой надеялся на их поддержку, но получилось ровным счетом наоборот. Иван Бельский был среди освобожденных и, едва оправившись после заключения, он тут же начал борьбу за власть, ибо он, в родовитости не уступающий Шуйским, имел большой вес в думе. Тут и проявил себя незаметный доселе думный дьяк Федор Мишурин. Он стал доверенным помощником Бельского, сумел склонить на его сторону многих бояр и даже самого митрополита. Пока действовал этот хитрец, Василий Немой все больше ощущал, что теряет силу, и родство с сестрой великого князя не играло здесь уже никакой роли.
Василий Немой был на заднем дворе своего имения, восседал на широком срубе, словно большой старый медведь. Узорная ферязь откинута назад, ворот кафтана расстегнут. Напротив – брат Иван, принесший вести, что Бельский и Мишурин с помощью митрополита воздействуют на великого князя и приводят на службы своих соратников.
– Бельского в кандалы. Мишурина – сюда, – твердо проговорил Немой, опершись рукой о колено. – Всех их сторонников – по городам и деревням, прочь из Москвы!
– А митрополит? – осторожно вопросил Иван Васильевич.
– Повременим пока. Нельзя так сразу. К великому князю приставить стражу, никого к нему не пущать без нашего ведома! И помни – пока держишь его в своей узде, то и Москва в руках твоих! Иди!
Это назидание младшему брату Василий Немой произнес не случайно – уже чует, что силы на исходе, что конец близок, и в глубине души своей жалеет, что момент, о коем он мечтал так давно, наступил, когда смерть уже дышит в спину…
Мишурина, окровавленного, в разорванных одеждах, верные Шуйским люди доставили в тот же день. Завели на задний двор в хлев и там продолжили избивать страшно, сменяя друг друга. Утром едва живое тело, издававшее лишь невнятные стоны, выволокли к месту, где снова сидел на широком срубе Василий Немой. Невозмутимо поглядел он на несчастного и спросил:
– Уразумел, кому дорогу перешел, смерд?
– Бог… видит… недолго… осталось, – пробулькал Мишурин, выплевывая при каждом слове кровавые сгустки. – И тебе… князь Шуйский…
Отчего-то страшно вдруг стало старому князю, мысли о вечных муках в аду все больше пугали его, и теперь, после содеянного, греховная чаша весов перевесит иную окончательно. Но как доказать на грядущем суде души его, что без крови не бывает блага, власть строится на жестокости, и слабые безысходно вынуждены погибнуть от руки сильных? Нужно идти до конца, и Василий Немой приказал на следующий день отмыть кровь с Мишурина и тащить его на площадь. Там, без разрешения думы и великого князя, что противоречит всем законам