островке стоит дворец,
Реликвий старых, патрицианских
Седой хранитель и отец.
Струится серый свет из окон,
Бросает блики на портреты,
Осветит крест, там, дальше, локон,
Оружье, платье, амулеты…
Тут целый мир изобразил
Наивный мастер примитива,
И я невольно взор вперил
В его сияющее диво.
Здесь каждый штрих понятен, ясен,
Неуловимо прост и мил,
И так спокойно-безучастен,
Что мир в душе моей вселил.
Но есть картины здесь другие,
Что сильно возбуждают страсть:
На них – красавицы нагие,
Которым в рай уж не попасть.
Увидишь – дух замрет в груди,
Как будто взнесся на качели…
Таких пред смертью, впереди,
Едва предвидел Боттичелли…
Почтенный фра Филиппо Липпи,
Благочестивый старый мастер,
Создав задумчивые лики
Мадонн, не знал еще о страсти.
О страсти той, что исказила
Черты красавицы Милана.
Рука художника скользила,
Творя в мистическом тумане.
Мария Ченчи из Милана,
Любя, покончила с тоскою,
Отраву выпив из стакана
С ажурной, тонкою резьбою.
Ее черты еще прекрасны,
Хотя измучены борьбою…
Здесь не глядит уже бесстрастно
Искусство, гордое собою.
Павел Лыжин
Закат Казановы
I.
Претит мне этот край и целый свет не мил!
Раскашлялся опять средь вечной книжной пыли.
А все же эту жизнь, как я ее любил,
И бурно, и легко, немногие любили!..
Ах, вырваться, бежать, коль только хватит сил…
Куда? – Не все ль равно: в Париж, в Севилью, в Чили?
Нет, лучше на восток: ex Oriente lux!
Мечта!.. Но где же я? Октябрь… туманы… Дукс!..
II.
Богемские леса и варварские нравы!
Опять в отъезде граф, и снова я один
Средь наглой челяди, не чтящей громкой славы,
Ни подвигов моих высоких, ни седин.
Вечор я вслух читал Торкватовы октавы
И строфы медные божественных терцин,
А слуги фыркали. Мерзавцы! Вот я вас-то!..
Хоть, впрочем, трости жаль. Но со стихами – basta!
III.
И в мрачной сей дыре тянуть остаток дней!
Мошенники кругом, лентяи или сони;
То сцена, то скандал. Комедия, ей-ей,
С утра до вечера, но только не Гольдони.
Сегодня, например, мертвецки пьян лакей,
А повар мне назло испортил макароны.
В хоромах холодно; весь день дымит камин.
Беда, коль мажордом дурак и якобин!
IV.
С визитом местный ксендз. Как речь его елейна!
Как ограничен ум! Чтоб черт его побрал!
Ушел, отдавши честь графинчику портвейна…
Ах, сколь мне надоел библиотечный зал,
И глобус, и портрет пожухлый Валленштейна!
Сел в кресла, снял