стали производить цветы, подобные вам!
Внезапно прервав свой смех, он почти серьёзно сказал:
–– А ведь я почти горжусь знакомством с вами. Когда я уйду на покой, вы своими приключениями украсите мои мемуары.
Мне казалось, что разговор направился не в то русло, куда бы следовало. Я прервала собеседника:
–– Господин де Талейран, вы, по крайней мере, верите, что я не убивала? Это всё – дьявольские интриги, и ничего больше!
–– Мне это известно, – сказал он хмурясь.
–– Известно? – переспросила я. – Откуда же?
– Потому что я знаю, как было дело у Бонапартов.
Вздохнув, он спокойно пояснил:
–– Бонапарты, вся их семья, давно уже вызывают у меня интерес. Приходится наблюдать за ними, чтобы быть в курсе событий. И, конечно же, такое громкое происшествие, как падение мадам Флоры с лестницы, не могло остаться без свидетеля. Моего свидетеля, – подчеркнул он.
– Но вы, разумеется, не можете назвать, кто это, – с горечью заметила я.
–– Не могу. Я вообще стараюсь не раскрывать имён своих осведомителей. Поэтому мне хорошо служат.
–– Может быть… вы как-то иначе поможете мне? – спросила я довольно робко.
Талейран долго молчал. Сердце у меня билось очень неровно во время этого молчания, и холодная дрожь пробегала по спине.
–– У вас ведь нет больше друга, дорогая, э?
–– Нет, – призналась я честно. – В Париже нет. Только вы.
–– Так вот, то, что говорят обо мне злые языки, и то, как я сам отзываюсь о дружбе, – это болтовня. Видите ли, бывают столь трепетные чувства, что язык человеческий слишком слаб, чтобы выразить их. В нём просто нет таких слов. Дружба, любовь, преданность – это ведь то, что глубоко задевает нас, не так ли?
–– Вероятно, – сказала я неуверенно.
–– Об этом нельзя говорить без некоторой сдержанности. Как и при всякой атаке на наши чувства, мы стараемся отделаться молчанием и спрятаться за насмешкой, чтобы скрыть глубину своих переживаний. Вот и я насмешлив и зол оттого, что не хочу показаться слабым. А слабость моя – в сентиментальности.
Я слушала его и очень смутно понимала, к чему он клонит.
–– Дорогая моя, я верю в дружбу. И настоящих друзей я не предаю, что бы я об этом ни говорил вслух. Иногда, конечно, я лишь прикидываюсь другом, такой грех за мной есть, но в отношениях с вами я искренен. Вы очень пришлись мне по душе, сударыня.
С улыбкой по-прежнему насмешливой – видимо, это вошло у него в привычку, – но лицом, на миг ставшим каким-то незащищённым, он повернулся ко мне, и ласково коснулся завитка моих волос у щеки.
– Вы чистая душа, мадам дю Шатлэ. Вы искренне любите. Вы, как и я, совершенно этого нового мира не приемлете, но нам обоим приходится в нём жить. Вам лишь труднее в нём устроиться. Мне кажется, мы станем друзьями.
У меня перехватило дыхание. Я поняла, что он поможет мне. Я инстинктивно догадалась, что со стороны этого человека мне больше никогда не надо будет