засеменили вверх по лестнице.
И здесь дверь оказалась открытой. День открытых дверей, но внутри ничего, в каждой комнате пусто.
Первым бросилось в глаза передвинутое кресло. На кресле лежала чья-то душа, похожая на спираль. Ничего ей не напомнила своим полу бесконечным образом и плёнкой, что накрыла её свет, но что-то ёкнуло в груди, когда в неё глядела.
Не замечено, прошла мимо. Она даже не сумела предположить, что это может быть.
Что-то защебетало в животе, когда застала свою душу на кровати. Было приятно. В ней ничего не изменилось визуально, но душа уже молчала, боясь с ней чем-нибудь делиться. Взяла её на руки почти бережно, но держала на расстоянии от своего лица, как достояние, как величайший экспонат. Желала больше в ней увидеть, но куда ещё больше?!
Ждала художника. Надеялась, что он, просто, вышел куда-то и забыл за собой закрыть дверь, сейчас вернётся, и она всё ему расскажет, убережёт его дорогу от грехов.
Так увлеклась своей душой, что не заметила, как кто-то вошёл в дом, заглянул на кухню, постоял, подумал, услышал скрип на чердаке, поднялся на чердак и в эту секунду стоит сзади и смотрит, то на её спину, то на её душу. В руках пришедшего дрожь, в пальцах гостя пистолет, желающий стрелять.
Леро услышала дыхание, резко обернулась и закричала от неожиданности, когда их взгляды пересеклись. Перед ней стояла женщина в белой маске. Казалось, что маска была сделана из кости – от неё исходило благородство, но оно наводила жуть.
Хоть маска белая, но чёрный плащ до пят темнее ночи. Было видно лишь глаза и губы, а по ним то сразу ясно, кто женщина, а кто мужчина.
Пистолет направлен в лицо, а в глазах желание убить. Желание было таким, что не только одной пуле будет дано закончить её путь, а всем, что поместились в магазине. Всё это чувствовалось без слов.
Женщина в маске без притворства улыбнулась, бросив взгляд на душу, что была сжата в дрожащих пальцах Леро. «Словно просит убить её душу…», – пришли ей холодные мысли, и глубокие глаза о чём-то вспомнили, о ком-то задумались.
Руки схватили полотно, что лежало на кресле, а ноги побежали прочь, оставив Леро одну, застывшую, не понимающую, что только что произошло…
***
Своё искусство, как науку, он не изучал, не знает многих терминов. И сейчас, роясь в терминологии, не мог подобрать нужного слова, чтобы описать увиденное. Искусство это огромный труд, бичевание мозга, когда творишь до тех пор, пока разум не сплавился, иссякнув на нет. Потом спишь, просыпаешься и снова творишь. Вот и весь режим, и не было в нём шанса на науку.
И новые лица не надо встречать, и изучать новые жесты, учить незнакомый язык, стараться быть для всех примером – это всё было отброшено. «Добраться до вулкана без пиара?», – спрашивал себя и отвечал, – «Почему бы и нет. Зачем он нужен, если ты один в своём искусстве и соревноваться с тобой никто не осмелится?!». Цель для кого-то и сложна, но слишком много в ней прелестей. Творишь, и никто тебя не знает, никто не запоминает твоё лицо! Не жизнь, а сказка!».
За