график гибкий, и на новую работу можно было приходить даже к полудню. В выходные же Шишликов вставал раньше обычного. Если в воскресный день он шёл в храм к Богу, то в субботу Шишликов шёл туда исключительно к Гале.
Получались какие-то ножницы из воскресной веры и субботней надежды, которыми он кроил дни затянувшегося ожидания.
По окончании литургии Наташа со свечного ящика попросила Шишликова не убегать. Она подвела его к стоявшему в притворе пожилому человеку. Им оказался профессор, на лекцию которого Шишликов однажды сопровождал Галю. Он вспомнил, как она тогда без всякого повода высмеяла его музыкальную неграмотность: «Вы хоть что-то поняли? Не скучали?» Теперь Шишликов и профессор предстали друг другу, и Наташа обратилась к последнему:
– Вот вам компьютерный специалист. Рекомендую.
– Вообще-то я программист.
Анатолию Викторовичу перед поездкой на московский симпозиум требовалась помощь в настройке мессенджера, и он пространно приглашал Шишликова к себе в гости. Компьютерный специалист – что-то вроде сантехника из «Афони», но Шишликову было приятно оказаться полезным музыкальному профессору хотя бы таким образом – знакомство с ним почти опровергало Галину насмешку и делало его менее невежественным. Услуга оказалась обоюдной.
По дороге к профессорскому дому слегка рассеянный, но совершенно бодрый духом человек оживлённо вёл сразу две темы: вздыхал о своей неспособности самостоятельно разобраться в настройках программы и восторженно рассказывал о загадочной надписи на музейной вазе, которую ему довелось расшифровать.
Перескакивая с одного повествования на другое и отвечая на встречные вопросы, он вёл Шишликова по тропинкам ботанического парка.
– Когда я увидел представленный мне для изучения древний экспонат, то сразу ахнул! – делился чувством первооткрывателя Анатолий Викторович: – Дело в том, что точь-в-точь похожую вазу я видел в Москве в гохране.
– И вы сразу решили эту загадку?
– Нет-нет, что вы? В таких делах торопиться не следует. Это была только догадка, требующая тщательной проверки и подтверждения.
Терпеливости и усидчивости этого человека Шишликов мог лишь позавидовать. В этом профессор был сродни Гале и сильно отличался от него самого: Шишликов бы на радостях разбил эту вазу. Не специально, нечаянно, но разбил бы. Уже только от хрупкости и беззащитности её – от способности расколоться на осколки. Иначе зачем стоять на краю? Ваза, стоявшая века с нерасшифрованной дарственной надписью, в его мире только и ждала своего часа. Как ваза Аглаи и князя Мышкина, как висящее на сцене чеховское ружьё.
В какой-то момент Шишликов даже вздрогнул:
– А где она находится – ваша ваза?
– Там, где ей и положено быть, – в музее! – отвёл опасность профессор.
Компьютерные неполадки оказались пустяковыми. Анатолий Викторович попросил жену сварить кофе и уселся за фортепьяно. Клавишная музыка была светлой, лёгкой, быстро наполнила пространство квартиры жаждой жизни и в какой-то момент сильно