жили обычной жизнью. В Чуроборе любили поворчать по осени: совсем взрослый, дескать, княжич вырос, давно жениться пора – только кто за такого пойдет? – а отчиму не помощник, только и знает, что по ловам скакать. Одно слово – Дивий! Огнеяру и правда было бы слишком скучно из года в год ездить одной и той же дорогой – сначала вверх по Белезени, потом лесом до Стрема, потом вниз по Стрему опять к Белезени. А сама дань – считать мешки с зерном, связки шкурок, браниться, что слишком мало, выслушивать сбивчивые оправдания смердов*. Да еще разбирать путаные жалобы родов друг на друга и судить, кому издавна принадлежала вон та луговина и чье право ловить карасей в– о-он в том пруду! Все это загнало бы Огнеяра в Кощное владение куда быстрее и надежнее любой трижды священной рогатины. Вот это была бы верная «оборотнева смерть»!
За пару дней до намеченного отъезда полюдья князь Неизмир сидел в своей теплой горнице* с тиунами*. На вышитой скатерти перед ними были разложены свитки бересты – князь просматривал уговоры с родами, с какого сколько и чего полагается взять. Такие договоры были у него со всеми родами подвластных земель – большего не запросишь, но и меньше не возьмешь, выгодно и спокойно. Князь Неизмир считал себя хорошим князем, и не без права – все годы его правления внутри дебрических земель было мирно. Без нападений извне никто не обходится, но брат на брата при Неизмире с копьем не ходил.
Со двора, заглушая сухой шорох бересты, доносился шум, топот, выкрики – Огнеярова Стая занималась своими ежеутренними воинскими упражнениями. Огнеяру многое можно было поставить в упрек, но только не пренебрежение ратным искусством. Если на дебричей пытались нападать дикие личивины или пущень, то именно Огнеяр со своей Стаей в последние три года выходил встречать врагов. И лесные племена по се поры оставались в своей глуши.
Судя по отсутствию железного звона, сегодня они бились без оружия. Рукопашную борьбу княжич-оборотень любил даже больше – ведь зверь бьется без оружия, только с тем, что дала Мать Макошь. Неизмир старался не слушать, морщил лоб, вглядываясь в берестяные листы, даже зажимал ладонями уши, но ничего не помогало. Ликующий победный крик пасынка, когда очередной противник летел на землю, все равно достигал его слуха и мучил хуже любой беды. Что может быть хуже победного крика твоего врага, даже если на сей раз побежден еще не ты?
Промаявшись какое-то время, князь отпустил тиунов прочь и послал за братом. Очень скоро отрок* доложил, что боярин Светел идет, и вслед за тем в горницу, согнувшись в низкой двери, вошел высокий стройный витязь двадцати четырех лет. Его светлые волосы были опрятно подрезаны, лицо обрамляла красивая небольшая бородка. Рубаха на нем была из ярко-красного, дорогого заморского сукна, сапоги из красного сафьяна, прошитые золотой нитью, – работа орьевских умельцев.
– Звал, княже? – спросил Светел, поклонясь. – Здоров ли ты сегодня? Хорошо ли спал?
Он не из пустой вежливости задал этот вопрос – Неизмир выглядел плохо. Братья имели