Не стреляют же.
– Ну, иди, проверь. – Эркин попробовал качнуть стояк. – Держит.
– А чего ж ему не держать? – Андрей с хрустом потянулся. – Смотри, светает уже. За ночь отпахали.
Эркин засмеялся.
– Не думал, что сможем.
– Человек всё может! – Андрей скорчил назидательную мину, заставив Эркина фыркнуть, и тут же стал серьёзным. – Сам не знаешь, что можешь, а когда припрёт… Ты знаешь, что самое трудное?
– Выжить, – убеждённо ответил Эркин.
– Выжить не проблема, – отмахнулся Андрей. – Ни одна крыса не выживет, а человек сможет. Как выжить – другой вопрос. Самое трудное – умереть.
– Вот уж для раба не проблема, – не согласился Эркин. – Дай беляку по морде, а остальное тебе сделают. Как ни трепыхайся, а Оврага не минуешь.
– Знаю про овраг, – перебил его Андрей и как-то натужно, неуверенно засмеялся. – Так что, похоже, мы с тобой из одной лохани хлебали.
Он засучил левый рукав и показал Эркину синие цифры татуировки повыше запястья.
– Номер? – удивился Эркин. – Зачем? Ты же белый. Белых не клеймят. Даже не слышал о таком.
– Лагерник я. О таких слышал?
Эркин оторопел. О белых лагерниках, об их изобретательной жестокости среди рабов ходили самые мрачные, самые страшные легенды. Попасть в камеру к лагерникам – ничего страшнее быть не могло. Он помнил, как в распределителе вдруг разбуянился могучий негр, что пикнуть никому не давал, две камеры за день забил вусмерть, и надзиратели его к лагерникам решили сунуть, достал он их, так буян сразу сник, на коленях ползал, сапоги им целовал, что угодно молил, лишь бы не в лагерную камеру. Не умолил. От его криков даже надзиратели к себе в крысятник сбежали и до утра не показывались. А то, что потом из той камеры вытащили, даже трупом не было, так, ошмёток кровавый. Как… как же это? Андрей… Как же он уцелел? Их же всех, говорят, расстреляли! А сам ты как уцелел? – одёрнул он себя. Но, видно, не смог совладать с лицом, выдал мгновенно вспыхнувший страх. Потому что Андрей отвернулся от него, отошёл к окну и там застыл, опираясь ладонями на стол и глядя в синеющее стекло. Эркин мог повернуться и уйти. Как он тогда в имении, так ему сейчас давали выход.
Медленно, будто из глины вытаскивая ноги, Эркин подошёл к Андрею и пересиливая, выдавливая из себя слова, сказал:
– А я спальник. Из Паласа.
Андрей вздрогнул и медленно обернулся.
– Так что? – Эркин смотрел ему в глаза. – Резать друг друга будем?
Его признание так поразило Андрея, что он впервые на памяти Эркина растерялся.
– Ты… чёрт… вас же всех… как ты выжил?
– Я ж говорю, – Эркин смог усмехнуться непослушными захолодевшими губами. – Самое трудное – выжить. Ну?
Они неуклюже обнялись и так с минуту стояли. И разом отступили на шаг, не убирая рук.
– Ну, чертяка краснокожая, – восхищённо сказал Андрей, – ну ошарашил.
– Ты меня тоже, – эта усмешка вышла уже легче.
– И ты… давно раб?
– С рождения, – привычно ответил Эркин. – Я питомниковый. Разве по номеру не видишь?
Андрей скосил глаза.
– А у тебя на