покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.
– Где ты была утром, Селтонет?
Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.
И черные глаза его строги, почти суровы.
Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.
– Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! – отвечает ему Селим.
Сандро пожимает плечами.
– Ты с ума сошел, Селим. «Друг» приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.
– Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку «друга». Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!
Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:
– Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.
Маро права.
Глаза у Селтонет – злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.
Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.
– Снимай бешмет, надевай юбку, и хорошая баба будешь! Верно тебе говорю.
Сандро вспыхивает. Горячая кровь его родины бьет в виски.
– Но-но, потише, Селтонет! Полегче!
– Что? Ты никак грозишь? Нет у нас такого адата в Кабарде, чтобы обижать женщин, – вступается Селим, сдвинув на лоб папаху.
– Ты хочешь ссориться, Селим? – спокойно осведомляется Сандро. – Ты забыл, что велит нам постоянно «друг» – жить в мире и согласии между собой?
– Ссору кабардинца с грузином может решить только кинжал, и никакой «друг» не будет тому помехой! – вызывающе бросает мальчик-татарин.
– Эге, приятель! Да у тебя на плечах, я вижу, вместо головы пустая тыква, если ты хочешь драться, когда это строго запрещает «друг».
Это говорит Валентин. Лицо его серьезно, почти строго.
В этих спокойных, смышленых чертах навеки застыло что-то ясное, раз и навсегда понятное. Но глаза Валентина полны затаенного смеха.
– Тебя никто не спрашивает, убирайся к шайтану! – сердито выкрикивает Селим.
– Охотно, если ты пойдешь туда со мною, чтобы показать мне дорогу.
Лицо Валентина невозмутимо-спокойное.
– Ой, молчи, баранья голова! – говорит Селим.
И в одну минуту весь загорается, как порох.
– Не боишься, что забодаю тебя. Ведь бараньи головы украшены рогами, миленький.