Сама природа предназначила его к тому, чтобы приводить в движение крупное и тяжелое вещество, никак не морковь с отборным рисом, изюмом, сливами и кусочками мяса.
– Любишь вкусно поесть? – задевал его необидно Максим.
– Пойми! Вот плов, – Фай ловко поднимал желтый рис куском хлеба, отправляя в рот, – раз он входит в тебя – он ты. Остальное нет. Тело это знает и радуется, когда моет, чистит и разделывает на части.
От сытной еды у него туманились глаза. Белые неиспорченные зубы с хрустом пережевывали зелень.
– Почему не остальное, – возражал Максим, – что видишь и слышишь, к чему прикасаешься, все твое.
Фай благодушно смотрел на него сквозь наволоку сытости.
– Разве оно входит в тело?
– Не хлебом единым, – вспомнил Максим.
– Продолжай.
– Но всяким Словом, исходящим из уст Божиих.
– Так у вас же нет больше Слова. А без него не стало и хлеба. Что ты ешь в своей столовке? Молочный суп и мятую серую картошку, называемую пюре. Аллах послал человека на Землю, дав ему тело и душу. О молитве я помню. Но у молодых, как ни старайся, тело идет впереди, а мы с тобой молоды. Или ты не в счет, вместе с твоим народом, лишенным радостей тела. Никогда не видел рядом с тобой женщину, значит, род людской принадлежит тебе не весь целиком. Скажу больше. Если не весь, то и ты не в нем. А без него тебе холодно. Потому что только от него из глубины идет тепло.
– Женщины теплые от того, что не мужчины?
– От того, что в глубине рода. Мужчины на поверхности, а те в глубине, как пчелиная матка в своем улье.
Максим знал: одни люди мерзнут, другие нет. До него холод добирался через руки и ноги. Спину он тоже норовил прятать от зимнего ветра. Руки время от времени совал в карманы пальто, а пальцы ног шевелил, разгоняя кровь.
С годами каждый привыкает к себе, невольно перенося свои ощущения на остальных, во всем подобных ему сочеловеков. Понятно было, что зима не щадит стариков. Все свое тепло они уже отдали, даже летом носят валенки с телогрейкой, кому за семьдесят. Однако разницу в температуре между мужчиной и женщиной он не улавливал. Женщины были теплее, но не градусом тела. Он очень удивился, узнав, что птицы разогреты до сорока с лишним градусов. Оказывается, и женщинам тоже дано лишнее тепло. Наверное, потому, что они не могут согреться физикой быстрого и долгого движения.
На шабашках встречались отделочницы – по малярке, плитке, обоям – молодые девчонки-лимитчицы. У них были розовые лица и жаркие руки. Фай, проходя мимо, любил завести разговор:
– Кабанчик? – спрашивал он.
Так называлась прямоугольная толстая плитка для облицовки фасада.
– И что?
– Тебе нужен скакун, чтобы унес за облака.
– Где ж его взять?
– Далеко ходить не надо, посмотри на меня. – Он тряс своей черной густой шапкой. – Не нравлюсь? Ладно, доставайся другу. – И он тянул Максима за плечо.
Тот переминался под взглядом синих глаз.
– Как ты терпишь