в бандитском государстве?» – напористо спрашивал он. Смущенные чиновники от ответа увиливали.
Гулевский настаивал, что вместо латания обветшавших кодексов необходимо разработать правовую концепцию и на ее основе создавать новое законодательство, в котором все отрасли права должны быть гармонично увязаны меж собой и способствовать торжеству гуманности и справедливости. Над наивностью его посмеивались. Но неутомимый правовед продолжал отстаивать идею на всех уровнях.
В конце концов, действуя, где напором, где сметкой, сумел пробиться на прием к Ельцину. Слова о торжестве гуманности в зарождающемся государстве президенту понравились. Правда, увесистую программу комплексного реформирования законов отложил не листая. Но – стремясь к невозможному, добьешься многого, – был дан зеленый свет подготовке нового Уголовного кодекса.
Собственно, с того момента и началась особенная слава Гулевского, выделившая его из общего ряда ученых. Имя его, и ранее известное на Западе, стало символом преобразований в российском законодательстве. И когда в начале двухтысячных настал черед обновления уголовно-процессуального закона, вопрос о том, кто должен возглавить рабочую группу, даже не поднимался. Конечно, Гулевский.
Так что к своим пятидесяти, младенческим по меркам правовой науки, годам, обласканный властями Гулевский пришел остепененным и олауреаченным.
Предполагалось и присвоение редчайшего в правовой среде звания члена-корреспондента Академии наук. Но, по существующей иерархии, член-корр должен возглавлять видное научное учреждение. Назначение начальником Академии МВД напрашивалось. И тут непредсказуемый Гулевский заупрямился. Главным в его жизни оставалась наука, и все, что отвлекало от нее, в том числе карьерный рост, для него казалось помехой. Потому от назначения увильнул, а на высокую должность вместо себя протолкнул ученика – Валентина Резуна. Так и получилось, что юридический генералитет страны съехался на торжество скромного начальника кафедры.
Самодовольство первых минут и часов, когда поздравления только посыпались, схлынуло и сменилось сначала смущением, а затем и открытым раздражением.
В какой раз проклял Гулевский собственную бесхарактерность, когда позволил уломать себя на помпезное празднование. От пустопорожних, под копирку речей уже мутило.
К тому же во всем этом славословии, санкционированном на высшем уровне, было что-то искусственное, унизительное. Когда-то в запале объявили его ведущим юристом страны. И более это не обсуждалось, будто клеймо на быка поставили.
Меж тем в первых рядах собрались коллеги-ученые из крупнейших вузов и научно-исследовательских институтов. Среди них семидесяти-восьмидесятилетние старцы, по трудам которых молодой следователь, а позже – адъюнкт Гулевский постигал азы правовой науки. Пришел даже, несмотря на плохое самочувствие, учитель Гулевского, предшественник его на должности начальника кафедры, гордость отечественной криминологии Герман Эдуардович