Хотя, однако, предполагаю, что они хотят, чтобы все мои знакомые и друзья, имеющие хоть некоторое влияние в этом мирке, потеряли след. И вот, – он раскинул во тьме руками, – посмотри вокруг – кто здесь будет искать меня? Мы теперь здесь… гниём заживо. Кстати, спасибо тебе, что принёс немного этого замечательного, великолепного хлеба. Как видишь, мы в этом немного нуждаемся. Некоторые даже намного больше, чем я, – с этими словами он отправил булку куда-то во тьму, в неизвестном никому, кроме него самого, направлении. Оттуда послышалось слабое, прерывистое «thank you so much»4.
– Всё будет, Люд, – попытался успокоить его Вилл и, спустя некоторое время, продолжил, – если смотреть на проблему философски… если подумать, наконец, то я такой же узник, как и ты. Неужели ты думаешь, что у меня или у Фрида больше свободы? – Людвиг удивлённо смотрел на Вильяма, а тот продолжал: – Конечно, нет. Отсутствие решётки совсем не означает наличие свободы.
– Всё так, Вилли, однако, тебя не заставляют с утра до ночи впахивать, как угорелого, под предлогом того, что больше никогда не увидишь рассвета. Особенно тяжело это даётся тем, кто не привык к подобному обращению. Я учёный, Вилл, а не строитель, не каменщик и даже не дровосек. Я учёный.
– Все мы жертвы режима…
– Все мы жертвы режима, Вилл, – перебил его Людвиг, – однако, возможно, именно вы будете бросать лопатой землю на всех нас и, в частности, на меня. Посмотри вокруг. У тебя и у Фрида здесь самая высокая вероятность ещё обрести счастье в жизни или, по-крайней мере, хотя бы остаться в живых, поэтому, прошу, постарайтесь наладить жизнь, если вся эта чертовщина когда-нибудь всё же закончится.
– Обрести счастье в жизни? О чём ты, Люд? Закрывая глаза, я вижу, как невиновных людей сжигают и расстреливают сотнями! Я вижу страх в их глазах! Я вижу отчаяние, смирение и страдание! А самое ужасное состоит в том, – почти крича, шептал Вильям, – что это делается моими руками. Я убиваю людей, Люд! Я убиваю людей! О каком счастье может идти речь?
Сигарета медленно тлела в худощавой руке Вилла. Они сидели в жалкой каморке одного из местных служак, который сейчас вышел, развязав им язык.
– И что ты думаешь? – спросил Фридрих.
– Я не знаю.
– Сколько людей уже погибло в этом лагере? Есть предположения? У меня – нет, у тебя, я уверен, тоже.
– Конечно, списков ведь не ведём.
– Не собираешься же ты его бросить в этой темнице?
– А есть другие варианты? – спросил Вилл, поймав многозначительный взгляд Фрида.
– Ну и погодка! Чёртовы евреи! Всё из-за них! – вдруг оборвал разговор Яков, хозяин дома, совсем уже помешанный на расовой принадлежности и идеологии государства.
– А как ты считаешь, Як, евреи – люди?
– Известно, люди, только очень низкого качества.
– Из-за чего?
– Так Богу угодно. Не знаю. Отстань.
– А был ли