давая матушке – Сырой Земле напитаться лучами солнечными, копить детородную Ярилину силу.
Мы с Глаей заранее приготовили трубочки из толстой соломы и берестяные туеса. На ближней за репищем опушке я надрезал у берез кору, вставил соломинки и теперь каждый вечер собирал набежавший в туески сладкий березовый сок. Сливал в чистые, пропаренные кипятком лагушки, сносил в погреб. Закиснет – добрый квас будет. Как раз по вкусу деду Микуле свет Гурьяновичу и Глае. В летнюю жару с тем квасом приготовить окрошку с луком, яйцом варенным, черемшой, молодыми огурчиками, да мелко нарезанными кусочками копченого лосиного мяса. А можно, не дожидаясь лета, настоять березовый сок с медом, разными, ведомыми Глае, травами – получается такой напиток, что не уступит легендарной Соме.
Вот только мне сей напиток пробовать не дадут. «Молод ишшо! – так объяснил дед Микула, – Сому волхвы разрешают пить только тем, кому от роду не менее трех с половиной десятков лет исполнится. Ранее – ни-ни! Пока людин собственной семьей не обзаведется и детишек не наплодит».
Мне же только с мая месяца пойдет шестнадцатая весна. Так что и помыслить о питии не можно. А Сому ту, медовуху то-исть, дед Микула отвозит в град, ко двору князь-старейшины Доброгнева. Меды, настоянные Глаей на травах, приобретали особый вкус, что очень нравилось домочадцам князя, да и ему самому тоже…
Четыре дня назад вечером дед Микула, покашливая в костистый кулак и оглядываясь на Глаю с опаской, глухим шепотом пробубнил:
– Слышь, Ратин… Беры наверняка из берлог поднялись. Так ты того… Пробежись утречком по бортям. Послушай пчелок – живы ли и как зиму пере бедовали. Как я учил. Да подвесь возле дупел сутунки. А то Беры сию пору бродят голодные, злые после спячки. Одна кожа да кости от них остались. Как бы не добрались…. И это, – он опять покосился в сторону Глаи, – Порскни в сторону холма Велесова. Проведай, как там Корноухий. Благополучно перезимовал, аль нет…
– Сделаю, дедушка Микула! – с готовностью отозвался я тоже шепотом, – сегодня веревки изготовлю, а завтра перед рассветом побегу. И Бера твоего одноухого проведаю.
При этом я тоже покосился в сторону Глаи. Услышит прабабка, обоим попадет на орехи. Не любит Глая, когда мы упоминаем Корноухого, с той поры, как тот в прошлом годе задрал её любимую телочку, она о нем знать не желает и разговора о старом бере не терпит.
–Ты это… Лук с собой прихвати на всякий случай, – тихонько продолжает шептать дед Микула, – встренешь зайчишек – прихвати парочку ведмедю в подарок. Небось, лишними те зайчишки ему не покажутся.
– Вервие я вам уже приготовила, заговорщики! – неожиданно вмешалась в наш разговор прабабка, – Токмо волосяные веревки не дам, обойдетесь пеньковыми. Я их маслом конопляным пропитала, чтоб не гнили, – она вытерла руки о передник и продолжала сварливым тоном, – А вы, Микула, свет Гурьяныч, вместо того, чтобы беспокоиться о тате одноухом и отрока на то подбивать, лучше бы о крыше стайки помыслили. Опять в дальнем углу течет!
Дед