Там град велесовых ближников в двух днях пути на полуночь, рядом с градом рысского племени, что пришли лет пятнадцать тому. Там живет старец Микула, а тот ли он, кто тебе нужон, не ведаю.
Я вздохнул и, уже, наверно, в сотый раз за прошедшие луны, принялся объяснять, что Глая родом из жарких стран. Стран, где щит Хорса палит с удвоенной силой, что снега там отродясь не видали, что кожа тамошних людинов испокон веков такая же темная, с медным отливом, что в тех краях на человека с белой кожей смотрят как на великую диковину. Страж выслушал меня внимательно, но решения своего не изменил.
– Не могу я вас в град пустить без разрешения волхвов, парень. Пусть твою прабабку сначала волхвы попользуют снадобьями лесными. Тогда приходи, – как бы извиняясь, объявил старший свое решение.
Пришлось мне опять брать Глаю за руку и торить свою торну на полуночь, по указанной стражами тропке. За три луны только два раза возвращался к Глае разум, да и то ненадолго. Все это время она послушно следовала за мной, не реагируя ни на что. В море, во время шторма, послушно вычерпывала воду, скажешь кушать – кушает, пока ведешь за руку – идет. Стоит отпустить – тут же останавливается, вперив пустые очи в одну точку, и будет стоять столбом. Скажешь: лечь – уляжется прямо в дорожную пыль.
Густые седые волосы прабабки то и дело выбивались из-под черного плата. Они посерели от пыли, бронзовую кожу лица прорезали борозды морщин. За три луны Глая стала худющая, как кий. В чем только душа держится. Но шла за мной по-прежнему легко, голова поднята, спина прямая, босые ноги ровно по ниточке ступают с неизвестной в Славской земле грацией…
И снова огороды, репища, лоскуты полей, где зрела рожь, да пшеница – кормилица, ячмень с овсом. Все огорожено поскотиной, плетнями. За полями новые росчисти, людины копошатся с волосами, по-нашему, по рысски бритыми, токмо на макушке длинный клок оставлен. Моего рода люди, понял я и почувствовал, как уходит страшное напряжение, что держало меня все дни бегства. Хорошо обжились родичи. Работают дружно. С новых росчистей стаскивают хворост в кучи, добрые стволы на бревна разделывают, выворотни – на дрова. Вон там возчики дрова на возы грузят, чтобы в град доставить, а там, в шестерик лошадей, свежие пни корчуют. И все на нас косятся, отшатываются. Богато живут родичи! Я взглянул на Глаю, её неподвижное лицо с погасшими глазами, и решил повременить с заходом в град. Лучше сначала к волхвам наведаться и мы свернули по накатанной торне направо, оставляя град по левую руку.
Лес вновь приблизился, и я вздохнул с облегчением. Добро ли ощущать спиной недобрые взгляды! Торна вьется меж кряжистых дубов и стройных вязов, на холмах кремлевыми соснами сменяется, молодым березняком, кустарником.
Опять птицы лесные появились. Летают, свиристят. Что-то я ранее таких птиц не зрел: с куропатку степную размером и видом, серо-пестренькие, на голове хохолок. Сидят на деревах, не опасаются. Неужто тетерева их не бьют?
И опять с трудом удержал руку, не бросил стрелку во взрослую птицу. Нельзя! Наша, Славская Правда, не велит дичь близ весей пугать, да бить стрелами.