чтобы не отказалась.
Алла Сергеевна хорошо запомнила их последний день, когда они все вместе бродили по Летнему саду. Май, солнце, в беседке военный духовой оркестр играет вальс. Пете всего одиннадцать… Назад в Ленинград она вернулась только к середине 1946-го. Родители остались в блокадном городе, от эвакуации категорически отказались. После известия о смерти мужа думала, никогда не вернётся в город на Неве, так будет легче. Работала учительницей русского и литературы, как и дома. Вернулась из-за сына и матери, отец умер за две недели до её приезда. А родителей Алексея не стало ещё в первую блокадную зиму. Его сестра с двумя сыновьями погибла при эвакуации: попали под бомбёжку на Ладоге. Она не любила это вспоминать и матери запрещала, пока та жива была. Всё время вину свою чувствовала перед всеми, что столько страданий близкие перенесли, а она вроде как в стороне осталась. Одно утешало – Петю спасла.
После похорон Соломона Марковича Лютик предложила Алле Сергеевне переехать к ним, та отказалась – зачем менять уклад и носиться с пожилым человеком, жила как-то одна и проживёт ещё, сколько положено, обузой не станет, как бы тяжело ни было. Никогда не заговаривала о внуках – значит, судьба такая. Главное, в согласии живут, дорожат друг другом и её не забывают.
Пётр сварил крепкого кофе. Немного стало легче – хоть голова заработала. На улице дул пронзительный ветер, казалось, он проникает в каждую клеточку, словно ты нагой, а не в тёплой болгарской дублёнке из овчины, которую Летиция купила у знакомой спекулянтки за приличную переплату. На остановке троллейбуса скопились люди и прятались от ветра за спинами друг друга. Стояли, уткнувшись лицами в платки, шарфы, поднятые воротники, и молча ожидали запоздавший транспорт, боясь произнести хоть одно слово, дабы не окоченеть окончательно.
Рабочий день казался бесконечным и самым длинным в его жизни, чему он был непривычно рад. Все частные приёмы он отменил, дома будет ждать жена, и он обязан не испытывать её терпения. Хотелось представить лицо Лютика или хотя бы её мягкий голос – не получалось. Она вдруг стала далёкой и почти чужой.
Летиция сидела на кухне, перед ней стояла чашка нетронутого чая. Надо было начинать первым. Невольно захотелось солгать, подойти, обнять и развеять все её сомнения. Например, сослаться на день рождение внучки заведующей. Кстати, это было похоже на правду, и Лютик знала, что у той две взрослые замужние дочери, и вполне возможно, что один из его клиентов помог достать по блату такое очаровательное платьице… Потом вдруг тяжело задышал и всё выложил, не скрывая ни одной детали своей гнусной связи. Он говорил, словно обличал себя, не смущаясь, что его слова могут глубоко ранить. Это была наконец-то чистая правда, беспощадная и жёсткая – и по отношению к ней, а главное, по отношению к самому себе. Страшная по своей циничности исповедь! Он отдавал отчёт, что это конец, конец его прежней жизни, и всё летело к чертям, разбивалось, сметалось под натиском его правды. Молча выслушав, ни разу не перебив, она медленно поднялась,