добавляет, чтобы повеселить себя и рассмешить воображаемую дочь:
снп,
Ричард.
Последняя открытка, которую он отправил Пэдди, была с облаками. Он отправил ее летом с выставки в Королевской академии. Пошел туда, поскольку там выставлялась художница, нравившаяся Пэдди: у Пэдди была книга с кучей потерянных фотографий, которые художница находила на блошиных рынках или в лавках старьевщиков. Фотографии были то очень хорошими, то просто заурядными, то убийственно плохими, смазанными или снятыми под ужасными ракурсами – люди, места, машины, животные, деревья, улицы, бетонные здания, нередко вещи, о которых нельзя и подумать, что кто-то мог счесть их достойными фотографирования.
Художница опубликовала их отдельной книгой, оказав им внимание, которого заслуживают только профессиональные фотографии. И тогда произошло какое-то волшебство. Все, что они значили для людей, изображенных на них или фотографировавших, куда-то исчезло. Освобожденные от прежних личностных смыслов, они не просто могли рассматриваться сами по себе, но и словно показывали смотрящему на них, как выглядит мир на самом деле.
Женщина в зимней одежде, в бурном веселье повалившаяся на стену в снегу. Сердитый мужчина рядом с забором, поломанным толстой веткой, возле поврежденного ветром дерева с приставленной к нему лестницей. Женщина с попугаем, сидящим у нее на ладони в дачном саду, две другие наблюдают – одна за столом, другая в окне дома сзади. Собака, стоящая под аркой воды из шланга, освещенной солнцем. Крупный мужчина и маленький ребенок, улыбающиеся в камеру, сидя в катамаране на пруду с лодками. Красная бабочка с расправленными крыльями, лежащая на снегу.
Когда он увидел имя этой художницы на афишах по всему городу, – в то лето у нее почему-то одновременно открылось несколько выставок в крупных лондонских галереях, – он решил сходить на одну, чтобы удивить Пэдди тем, что догадался это сделать, хоть ему и не велели.
Он показал билетерше свой билет (дорогой).
Толкнул распашную дверь.
В зале галереи пахло всем новеньким, и стены были почти сплошь увешаны картинами с облаками. Они были нарисованы белым мелом на черных грифельных досках.
Но работа, перед которой он остановился как вкопанный, представляла собой картину с горой во всю стену, тоже мелом на грифельной доске – такую огромную, что стена превратилась в гору, а гора – в некую стену. По картине с горой навстречу каждому, кто на нее смотрел, спускалась лавина – лавина, замиравшая всего на секунду, чтобы всякий, кто ее увидел, успел это осмыслить.
Небо над горными вершинами было таким черным, что казалось новым определением черноты.
Когда он там остановился, то, на что он смотрел, перестало быть мелом на грифельной доске, перестало быть изображением горы. Оно стало чем-то жутким, зримым.
Я хуею, – сказал он.
Рядом с ним стояла девушка.
И я хуею, – сказала она.
Куда нам бежать? – сказал он.
Они переглянулись, испуганно рассмеялись, покачали друг другу головами.
Но потом он