количестве энергии, которую тратила, обижаясь или оскорбляясь. Годах, когда гналась за успехом, вовлекалась в мышиную возню, ловила свой мышиный хвост, следовала мышиным правилам, была правильной матерью, женой, дочерью, кормилицей семьи, правильно вела хозяйство, ходила в правильной одежде, придерживалась правильных взглядов, пила правильное вино, правильно питалась, развивала правильный цинизм. Чего ради? Совершенная бессмыслица. Неужели писать об этом? О темноте? Ночах, когда просыпалась в поту и панике, с колотящимся сердцем и такой болью в теле, словно переламываюсь надвое? Я не хочу думать о боли. Сейчас мне ничего не грозит. Это старая я сильно волновалась, а я теперешняя – свободна.
Опускаю взгляд на компьютер. Потрепанный «Делл» без штепселя – видимо, на случай, если я попытаюсь заколоть насмерть себя или ее.
– Что писать?
Скрипуха вытирает на подносе лужицу и убирает салфетку в карман. Прежде чем уйти, наклоняется и смотрит в глаза.
– Сделайте всем одолжение и напишите, мать вашу, как все было!
Звучит убедительно, по существу. Пока Скрипуха и ее толстая жопа покидают комнату, снова принимаюсь рассматривать храбрый листок.
Я не позволю себя расстроить. Встаю и направляюсь в ванную. Мочиться в штаны не так уж и весело. Наверное, я просто экспериментирую с разными вариантами поведения. После туалета мою свои незнакомые руки в маленькой раковине. Над ней закреплен блестящий металлический лист. Слава богу, отражение расплывчатое, но все равно ясно, что вид у меня не ахти. Волосы растут странными рыжими патлами, просвечивает скальп. Похлопываю по темени. Я похожа на горячо любимого истрепанного детского медвежонка, хотя любимой себя не ощущаю – только истрепанной. Глаза налиты кровью, шея расцвечена мириадами красок. Дотрагиваюсь до горла, гадаю, не повязан ли на нем какой-нибудь жуткий осенний шарф, который подарила мать. Модникам здесь не место. Вожу мылом по металлическому листу, пока отражение не исчезает совсем.
Шаги доктора Робинсон слышны издалека. Она мой судебный психиатр. Я видела ее только раз и пока не составила четкого мнения. Доктор Звиздюк представил мне ее в благоговейной тишине, из чего я делаю вывод, что в мире дипломированных шарлатанов она птица высокого полета. У доктора Робинсон успокаивающий, мудрый, профессиональный голос, который она, вероятно, тренировала годами; чересчур гладкий, как и ее одежда – не дешевая, но вусмерть безликая. Доктор Робинсон – аккуратная и чистенькая, не за что зацепиться взгляду. Достойна внимания только обувь. Когда она входит, замечаю на правом мыске то ли птичий помет, то ли каплю каши. Потом ей на это укажу. Если будет полезно.
В прошлый раз она заявила, что пришла «помочь мне докопаться до истоков». Мы на севере Лондона. Ходят слухи, что здесь больше психиатров, чем психов. С этой точки зрения, не она мне помогает, а я, тудыть-растудыть, оказываю ей услугу, позволяя оплачивать жалюзи на окнах, модную кухню и «Пуйи-Фюме» в холодильнике.
Улыбается. Не настоящей улыбкой –