и наклоняясь за кухонной тряпкой. – По каструлям моду нашел шариться. Сидишь в колидоре? Сиди-сиди. Смоотрит, – баба Лида грузно уселась на стул. – Ты погляди на него. Перед гостями-то меня позорит. Я тебе сметаны полную миску разе не наливала? А?
– Баб Лид, а где ваш квартирант?
– Какой квартирант?
– Ну который здесь живет. По телефону мне вчера отвечал.
– Саша, что ли? Тю! Да разе ж он живееет. По мою душу пошел. Скоро воротится.
Я допила компот, оставив на донышке сварившихся мелких червяков.
– Так кот Граф или Гра́фа? – поинтересовалась я.
– Та шут его знат, – отмахнулась баба Лида. – Приблудился, Саша и говорит: «Сам граф пришел». Так и зовем. А уж как там Граф – Гра́фа все едно. Я чаще паскудиной зову.
Бабушка покрутила подол старого передника, подняла, плюнула на ткань и руками поскребла белое засохшее пятнышко.
– У Алексевны через дорогу студентки живут. Вонючие – страсть. То ли пшикаются чем, то ли не стираются, и шалаются ночами. А ты на кого учишься? – напряглась бабушка.
– На учителя русского языка и литературы.
– Вот это дело. Гувернерка, значит. А то понапридумыват прохфессий – срамота една.
Баба Лида расправила передник, как школьница – фартук, поднялась, руками о стол опираясь, прошла уточкой через кухню и выглянула в окно:
– Сейчас-то еще тянет нехороший ветерок, а вот как ободняет, ты на вулицу-то выйди. По ночи, небось, не успела ниче разглядеть. Узнашь, куда попала.
– Куда?
Баб Лида улыбнулась загадочно, как невеста:
– А вот поглядишь. В сказку ты, унучка, попала. Только не в ворота ходи, а в калитку. В ворота – покойники ходют.
«Портальная арка» – так называл папа детскую площадку в военном городке. Площадка поражала масштабностью и реалистичностью бутафорских построек: брусчатые заборы вокруг за́мков, избушки на курьих ножках, теремки, брустверы, землянки, небывалые качели, похожие на театральную фурку… Увидев все это впервые, я, шестилетняя девочка, всюду таскающая любимую книжку с чудищем жутким, живущим на предпоследней странице, поняла в один миг, что все наяву существует: выпрыгнули картинки из книжки-игрушки с выдвижными рисунками; площадка раскрылась плоскостью книги, но плоскость медленно округлилась сферически и поманила на свой завораживающий театральный планшет.
Теперь же, открыв двери дома бабушки Лиды, я не сразу обнаружила, откуда взялось это знакомое, едва различимое чувство, тонким голосом древнерусских гуслей позвавшее дальше.
Передо мной высился обветшалый теремок из зеркальной арки моего детства, увеличенный в несколько раз и обжитый людьми. С остроконечной крышей и широкими свесами, тускло-зеленым деревянным фасадом и маленьким окошком на чердаке, поблескивающим слюдой. На замшелом крылечке – намокшее кресло с порванной обивкой и влажными листьями, впечатанными в спинку. Кресло вздрогнуло и ожило, в его животе что-то зашевелилось, и из-под старого пледа показалась заспанная морда «ученого»