на Семена – так, чтобы он испугался и невольно предъявил мне своих поставщиков, с которыми я уж потом решу, что делать. Но сейчас мне нужно сделать все, чтобы помириться с мужем, потому что его напряженное молчание для меня хуже пытки.
Я нашла его в кухне. Саша сидел за столом, обхватив руками высокую керамическую кружку. Рядом стояла тарелка с нетронутым ужином – приборы так и остались лежать на белой полотняной салфетке. Галя еще суетилась в большой кладовке справа от кухни, шуршала там какими-то пакетами, гремела банками и бормотала что-то вполголоса. Я села напротив мужа и скроила виноватую мину:
– Саш… прости меня, я совсем не то хотела сказать. Неудачная шутка, понимаешь?
Он перевел взгляд от оконной занавески, которую перед этим изучал, на меня и усталым голосом проговорил:
– Аля, ты не знаешь значения слова «прости». Ты употребляешь его походя, не вкладывая в него настоящего раскаяния, понимаешь? Это у тебя так же легко, как «доброе утро». Я привык и смирился с тем, что моя жена скорее взбалмошный ребенок, чем женщина, – в конце концов, я сам тебя выбрал, я прекрасно понимал, на что иду, женясь на тебе. Ты ведь и до свадьбы мне во всей красе продемонстрировала все, на что способна. Но это меня не остановило. Я только одного не могу понять: зачем ты стараешься всегда оказаться правой? Всегда быть первой, впереди меня? Зачем соревнуешься со мной во всем?
Я сначала не очень поняла, о чем он, но, когда смысл этих слов дошел до моего сознания, я ужаснулась, насколько мой муж разбирается в моих стремлениях. Я даже себе не признавалась в том, что непроизвольно стараюсь подчинить Акелу, стать выше его, доказать, что могу соперничать с любым мужчиной – даже с ним. Я делала это неосознанно, потому что привыкла так вести себя со всеми представителями мужского рода – с одноклассниками, братьями, одноклубниками по стендовой стрельбе, байкерами. Привыкла доказывать свое право быть на равных в мужском коллективе, а то и выше. И только муж… Да, внешне я исполняю его распоряжения, прислушиваюсь к словам, но делаю это только тогда, когда сама считаю нужным. Внутри я независима, свободна даже от него, от его влияния, от его слов. Это воспиталось во мне с самого детства – вот эта свобода от чужого влияния, и я всегда прислушивалась только к единственному человеку: к себе.
До меня вдруг дошло, что если я не прекращу вести себя подобным образом, то потеряю его. Акела не из тех, кто позволит женщине руководить собой, а все его уступки – не что иное, как простое исполнение прихотей даже не женщины – капризного ребенка. Черт побери – он не воспринимал меня всерьез, оказывается, и только я сама виновата. Только сама.
– Саша… – господи, как противно дрожит голос… – Сашенька, неужели ты думаешь, что я хочу возвыситься над тобой? Это же неправда! Я этого не хочу, мне не надо!
Он только вздохнул, и в этом вздохе мне снова почудилось снисхождение к избалованной деточке.
– Саша!
– Аленька, перестань оправдываться. Ты не изменишься, как бы сильно я этого ни желал. И мы оба прекрасно