смертная, не находишь?
– Не ерничай. Пошла бы, лучше, поиграла с детьми. Нечего уши греть.
Действительно. А почему бы мне не променять компанию взрослых теток на мелких и орущих идиотов? Как это я сразу не догадалась? И зачем только час сидела? Спасибо за помощь. Я обрела смысл своей жизни.
– Насчет первого – ни за что, а на счет второго… больно нужно слушать вашу трескотню о родах, плохих школах и мамашках, что не оплачивают детям конфеты на ДР. Я слушаю музыку.
Я, правда, не слушала их разговоры. Только улавливала суть, иногда. Между перерывами. Когда одна песня сменяла другую. Остальное было мне неинтересно.
– Вот и послушай рядом с детьми, – нахмурилась она, покачивая на руках мальчика.
– Преступила к правилу «трех повторений»? Не сработает! Можешь хоть сто три раза сказать мне это – я не сдвинусь с места; мне здесь нормально! – процедила я и потеплее укуталась в свою куртку, пряча руки во внутренние карманы. Вечер в лесу обещал быть длинным и холодным. Осень. От нее никуда не денешься. И зачем я только поперлась на это День Рождения? Могла ведь и дома отсидеться, прикинувшись, что готовлюсь к завтрашним парам… Сэкономила бы время и нервы.
– Девчонки, не ругайтесь. Ну, не хочет она идти к детям – пусть не ходит.
Это что, сейчас «мамашка-кукушка» этого пацана вякнула? Точнее пробурлила; последняя стопка была нокаутирующей. Куда же смотрит ее муж? Осматриваю окружающих. Ему и дела нет. Пьет с другом в сторонке. Раньше я представляла себе ад в виде комнаты, где все сугубо выполнено в розовом цвете. И люди тоже. Но сейчас, вновь и вновь осматривая эту компанию, понимаю, что отныне моим личным адом будет компания алкоголиков-проповедов-философов.
– Я не хочу, чтобы она слушала то, что мы здесь обсуждаем.
Какие мы принципиальные. Аж бесит. Не так сказала… Бесит, что мы с ней в этом так похожи. Уж если вцепимся, хрен отпустим. Хоть где-то проявилось родство.
– Аннет права, Лиси. Вдруг, потом, наслушавшись всего этого, она и рожать не захочет.
– А я и так не захочу, – слова нокаутировали похлещи стопки «белой». Даже мужья этих подруг обернулись и воззрились в непонимании на меня.
– Что, прости? – и голос, кажись, пропал. Эффекта добилась. Пора расшифровать попроще для сугубо «понимающих» сейчас.
– Я как-то неправильно выразилась? Не по-русски? Я не собираюсь рожать, по-крайней мере не сейчас, может через лет двадцать-двадцать пять. А вообще, я хочу ребенка из дет.дома. Где-то лет пяти. Не хочу подобного отродья, – указала я на мальчика в руках Аннет.
Забавно! Я даже в мыслях ее по имени называю. Когда же она стала для меня не матерью, а Аннет, и не припомнишь?
Компания пребывала в шоке от моих слов. Я же была спокойна, как удав. Впервые. Помнится, мне мать говорила о том, что я слишком много стала говорить. Но разве это плохо? Даже если я и отхвачу, что, скорее всего (взгляд Аннет не предвещал ничего хорошего!), я буду точно знать, что получила за дело и свою позицию отстояла, а не убежала, поджав хвост. Да, мамочка, я теперь не буду прятать глаза в пол от проступка или грязного слова, сказанного при тебе, я теперь другая. Пора бы уже привыкнуть.
Каким-то образом ощутив, что говорят о нем, ребенок зашевелился и как-то тихо завыл. Надеюсь, во сне тебя волки загрызли. Будешь знать, как семейное счастье воровать.
Я плохая. Да, не спорю. Эгоистичная и лицемерная, но лишь потому, что не хочу делить Аннет с кем попало. Какого черта он вообще к ней спать улегся? Есть еще как минимум три «теплых места». Пусть к ним идет. На их счет претензий нет.
Их, правда, так удивляют мои слова? Неужели они считают, что недели, перетекающие в месяцы, проведенные с детьми, смогут настроить меня на беременность? Да черта с два! Я их ненавижу, что будет, когда у меня появятся свои? Я же их убью. Тут же.
– Тихо, тихо, спи… – зашептала Аннет, нежно укачивая это отродье, а меня взяла измена.
Отлично. Давай забудем обо мне. Будем успокаивать его. Любить его. Лелеять его.
– Может, ты его еще и к себе домой возьмешь?!
– Дарина! – рычит она, и поворачивается опять ко мне, стараясь как можно меньше двигаться. Естественно, чтобы не разбудить его. Для меня она этого никогда не делала. Да и когда она вообще что-либо делала для меня? До десяти лет я была на попечении бабушки, пока она работала, а затем… затем на самостоятельном. Я принадлежала лишь себе. Только сугубо на материальном попечении я была у нее, что касалось отношений – было не к ней. И что я вижу теперь? Теперь я вижу, что, оказывается, в ней есть душа. Чертова душа, кою она сейчас дарит этому отродью. Почему же тебе так везет-то, а?
– Да пошла ты! – выкрикнула я и, подорвавшись со своего места, пошла в сторону шоссе. Кое-как накинув на плечи куртку, и застегнув на пуговицы через одну, я побрела по дороге сквозь деревья и кусты. По темноте. Не разбирая дороги. Класть. Я больше не останусь в этом окружении. Не останусь рядом с этими людьми, чертовыми детьми и матерью, что забивает на своего ребенка, чтобы уделить внимание чужому.
Пусть я спотыкнусь, упаду,