шоколада (он на Кузнецком по полтора рубля плитка), и оранжерейного ананаса, и ревельских цукатов. Это замечательное изобилие столь мало соответствовало ветхой мебели и аккуратной штопке на скатерти, что Тюльпанов при помощи дедукции легко вычислил финансовые обстоятельства новой владелицы поместья. Хоть она теперь и богачка, но пока более в перспективе, нежели в действительности, ведь участки еще не проданы и миллионы не получены. Тем не менее, в предвидении грядущих золотых рек имеет щедрый кредит от местных толстосумов, каковым и пользуется в свое удовольствие.
Двое из числа вероятных кредиторов, Папахин и Махметшин, сидели тут же, возле самовара.
Первый, щуря острые, смешливые глазки, пил чай из блюдца, да еще с прихлебом. При этом одет был в отличный костюм английского твида, в галстуке посверкивала жемчужина, а холеные пальцы, которыми Егор Иванович подносил к красным губам кусочек сахара, явно не привыкли к низменному труду. Правда, когда деловой человек, жестикулируя, раскрыл правую ладонь, наблюдательный Анисий разглядел на ней мозоль, но тут же определил ее происхождение как след приверженности к новомодной британской игре лаун-теннис. Отсюда следовало, что вприкуску и с прихлебом Папахин пьет не от варварства, а со смыслом и даже, пожалуй, с вызовом: мол, не взыщите, мы не белой кости, не голубой крови, из простых. Потому и волосы в кружок стрижены, и борода веником. В общем, характерный господин.
Второй из местных тузов, которого губернскому секретарю представили как Рафика Абдуррахмановича, смотрелся еще импозантней: в черном сюртуке, белейшей сорочке с шелковым галстуком, но при этом в туго скрученной чалме, очень шедшей к надменному скуластому лицу. По ироническому обращению «хаджи», которым Егор Иванович именовал конкурента, по неоднократному поминанию священного магометанского города Мекка губернский секретарь вычислил, что Рафик Абдуррахманович не столь давно совершил паломничество на Восток, чем несомненно и объяснялась увенчанность чалмой.
А вот хозяйка Тюльпанова расстроила. В прихожей, когда встречала, он ее толком не рассмотрел, темно было. Теперь же, под абажуром, стало видно, что Варвара Ильинична нехороша: кожа тусклая, волосы жидкие, да еще пучком, а лицо какое-то странно маленькое и немножко бугристое. По правде сказать, слушая в дрожках рассказ председателя, Анисий воображал себе совсем иную картину. Ему представлялась бледная, но интересная собой девица с беззащитными и испуганными глазами, которая совсем потерялась от драматического зигзага судьбы. Ждет-не дождется витязя-избавителя, чтобы взял ее под охрану, успокоил и спас. А она ему за это отплатит сердечной благодарностью, горячей любовью, которая у чахоточных барышень, говорят, особенно жгуча – ну и, само собой, парой миллионов приданого.
Про приданое Анисию примечталось, когда они с Петровым шли темной аллеей к дому. Сейчас же, разглядывая Варвару Ильиничну, губернский секретарь думал: миллионы, конечно, штука хорошая, но ведь в Ментону придется ехать, со службы уходить. Глупо при этаком