Он начал биться в конвульсиях, хватаясь за горло и крича: – Два! Быстро! Два стакана!
Я так смеялся, что чуть не въехал в стену из шлакоблоков. А когда мы вышли из машины, подумал: что плохого, если Арни выпьет пару стаканчиков пепси? Он уже давно не баловался газировкой: то, что пасмурным воскресным утром две недели назад показалось мне легким улучшением, сегодня было видно невооруженным глазом. Его лицо по-прежнему покрывали бугры и кратеры, но далеко не все они – уж простите, я должен это сказать – сочились гноем. Да и во всех остальных смыслах он выглядел гораздо лучше, чем обычно. Арни загорел и окреп на дорожных работах. Словом, я решил, что он вполне заслуживает пепси. Эдакая награда победителю.
У пиццерии «Джино» отличный директор: итальянец по имени Пэт Донахью. На кассе у него красуется наклейка «ИРЛАНДСКАЯ МАФИЯ», в День святого Патрика он подает зеленое пиво (17 марта к его заведению не подойти, такая у дверей стоит очередь, а музыкальный автомат снова и снова играет «Улыбку ирландских глаз» Розмари Клуни) и надевает черный котелок, который балансирует у него на самой макушке.
Автомат – древний «Вурлитцер», пережиток 40-х, и все музыкальные композиции (а не только «Улыбка ирландских глаз») в нем доисторические. Могу поспорить, это последний автомат в Америке, где за четвертак можно послушать три песни. Когда я изредка курю травку, то всегда мечтаю о пиццерии «Джино»: как я вхожу туда, заказываю три пиццы с кучей дополнительных начинок, кварту пепси и шесть или семь шоколадных пирожных со сливочной помадкой – фирменный десерт Пэта Донахью. А потом я просто сижу и потихоньку уминаю все заказанное под бесконечный поток избранных хитов «Бич бойз» и «Роллингов» из музыкального автомата.
Мы вошли, сделали заказ и сели поглазеть, как три повара будут подкидывать и ловить громадные круги теста. Они то и дело обменивались язвительными итальянскими шуточками вроде:
– Эй, Говард, вчера на танцульках я встретил твоего брата. Он был с какой-то жуткой уродиной. Это кто?
– Как – кто? Это ж твоя сестра!
Нет, вы мне скажите, где еще можно услышать такое старье?
Люди входили и выходили, в основном это были школьники. Совсем скоро нам предстояло увидеть этих же ребят в школьных коридорах, и я вдруг ощутил приступ «ностальгии по настоящему» – в придачу к уже знакомому страху. В голове у меня орал школьный звонок, но даже его протяжный звон словно бы твердил: «Ну, Деннис, наслаждайся, больше ты меня не услышишь. Со следующего года ты станешь взрослым». Я слышал, как лязгают закрывающиеся школьные шкафчики, их неумолимое «бумц-бумц-бумц», как лайнмены на поле врезаются в тренировочные манекены, как Марти Беллерман орет во всю глотку: «Моя жопа и твое лицо, Педерсен! Найди десять отличий!» Сухой запах мела в классных комнатах математического крыла. Перестук пишущих машинок, доносящийся из больших классов для секретарских курсов на втором этаже. Мистер Мичем, директор, в конце дня зачитывающий важные объявления сухим беспокойным голоском. Обеды на открытом воздухе, на трибунах вокруг школьного стадиона. Свежий приплод новичков – забитых и потерянных. А в самом конце ты идешь по актовому залу в огромном бордовом банном