непременным условием этого наследства должно было быть, чтобы сестра его находилась в живых, дабы испытать уготованные ей бедствия.
– О! Так вот какие вы приписываете ему намерения! Это опять-таки субъективное толкование! Бывали вы в Германии, Беттередж?
– Нет, сэр. А ваше толкование, позвольте узнать?
– А почему вы не думаете, – заметил мистер Фрэнклин, – что цель полковника, может быть, состояла не в том, чтобы принести пользу племяннице, которую он даже никогда не видел, но чтобы доказать сестре, что он простил ее, и доказать очень любезно – посредством подарка, сделанного ее дочери? Это совершенно другое объяснение по сравнению с вашим, Беттередж, и оно внушено объективной точкой зрения. Как видите, одно толкование может быть так же справедливо, как и другое.
Доведя дело до этого приятного и успокоительного вывода, мистер Фрэнклин, по-видимому, решил, что он исполнил все, что от него требовалось. Он бросился навзничь на песок и спросил, что же ему теперь делать.
Он выказал себя таким умным и дальновидным, прежде чем пуститься в заграничную тарабарщину, и все время до такой степени первенствовал надо мной в этом деле, что я совершенно не был готов к внезапной перемене, когда он, сложив оружие, вдруг обратился за помощью ко мне. Только впоследствии узнал я от мисс Рэчел – первой, кто сделал это открытие, – что странные перемены и переходы в мистере Фрэнклине происходили от его заграничного воспитания. В том возрасте, когда мы все наиболее способны принимать нашу окраску как отражение окраски других людей, его послали за границу, и он жил то в одной стране, то в другой, и ни одна окраска не пристала к нему окончательно. Вследствие этого он воротился со множеством различных сторон в своем характере, более или менее противоречащих одна другой, как будто он проводил жизнь в постоянном несогласии с самим собой. Он мог быть и деловым человеком, и лентяем, тугодумом и умницей, образцом решимости и беспомощности в одно и то же время. У него была и французская, и немецкая, и итальянская сторона; иногда даже можно было заметить и первоначальный, английский фундамент, как бы говоря: «Вот я жалко исковеркан, как вы видите, но все-таки во мне осталось кое-что мое». Мисс Рэчел обыкновенно говорила, что итальянская сторона одерживала верх в тех случаях, когда он неожиданно опускал руки и просил вас с обычной своей милой кротостью снять с него ответственность и возложить ее на свои плечи. Вы не окажете ему несправедливости, я полагаю, если заключите, что итальянская сторона одержала верх и теперь.
– Вам самим следует решить, сэр, – сказал я, – что теперь делать; уж конечно, не мне.
Мистер Фрэнклин, по-видимому, не узрел всей силы моих слов – его поза мешала ему увидеть что-либо, кроме неба над головой.
– Я не желаю пугать тетушку без причины, – сказал он, – но и не желаю оставлять ее без надлежащего предостережения. Если бы на моем месте были вы, Беттередж, – скажите мне в двух словах, что бы сделали вы?
Я сказал ему в двух словах:
– Подождал бы.
– Готов