Лунный камень. Уилки Коллинз

новых приказаний, я обнаружил, что сыщик глядит в окно и насвистывает «Последнюю летнюю розу».

      – Что-нибудь узнали, сэр? – спросил я.

      – Если Розанна Спирман отпросится из дому, – сказал сыщик, – отпустите ее, бедняжку, но сперва дайте мне знать.

      Уж лучше было бы мне промолчать о Розанне и мистере Фрэнклине. Было ясно, что несчастная девушка возбудила подозрения сыщика Каффа, несмотря на все мои старания не допустить этого.

      – Надеюсь, вы не считаете Розанну причастной к пропаже алмаза? – осмелился я спросить.

      Углы меланхолических губ Каффа искривились, и он пристально посмотрел мне в лицо.

      – Я думаю, лучше будет не говорить вам ничего, мистер Беттередж, – сказал он, – а иначе вы, пожалуй, расстроитесь.

      Я усомнился: уж точно ли удалось мне тогда, в саду, провести знаменитого Каффа? К моему облегчению, нас прервал стук в дверь, и пришло известие от кухарки: Розанна Спирман просит разрешения выйти по всегдашней своей причине: болит голова и хочется подышать свежим воздухом.

      По знаку сыщика я сказал:

      – Пусть ее идет.

      – Где у вас выход для прислуги? – спросил он, едва мы остались одни.

      Я показал ему его.

      – Заприте дверь вашей комнаты, – проговорил сыщик, – и, если кто-нибудь спросит обо мне, скажите, что я сижу здесь и размышляю.

      Он опять скривил углы своих губ и исчез.

      Оставшись один, я почувствовал сильнейшее любопытство, подтолкнувшее меня самолично заняться розысками.

      Было ясно, что подозрения сыщика Каффа были возбуждены ответами слуг на допросе. А две служанки (кроме самой Розанны), остававшиеся на допросе дольше других, – горничная миледи и горничная по дому, – были из самых ярых гонительниц несчастной девушки. Придя к этому заключению, я будто случайно заглянул в людскую, увидел, что там происходит чаепитие, и тотчас на него напросился. (Кстати, напоить сплетницу чаем – это то же, что подлить керосину в гаснущую лампу.)