пострадать от последствий, от очень серьезных последствий, возбудив подозрения сыщика. Из чистого сострадания к девушке – клянусь честью и душой, из чистого сострадания к девушке! – я дал сыщику необходимые объяснения и сказал ему, что Розанна имела сумасбродство влюбиться в мистера Фрэнклина Блэка.
Инспектор Кафф не смеялся никогда. В тех немногих случаях, когда что-нибудь казалось ему забавным, углы его губ слегка кривились, и только. Они слегка покривились и сейчас.
– Не лучше ли было бы вам сказать, что она имела сумасбродство родиться безобразной и служанкой? – спросил он. – Влюбиться в джентльмена с наружностью и обращением мистера Фрэнклина кажется мне не самым большим сумасбродством в ее поведении. Однако я рад, что дело выяснилось. Как-то легче на душе, когда хоть какая-нибудь загадка разрешается. Да, я сохраню это в тайне, мистер Беттередж. Я люблю щадить человеческие слабости, хоть мне в моей профессии не так уж часто представляется к этому случай. Вы думаете, мистер Фрэнклин Блэк не подозревает о привязанности этой девушки? Поверьте, он скорехонько узнал бы о ней, будь девушка недурна собой. Некрасивым женщинам плохо живется на этом свете; будем надеяться, что они получат награду на том… А у вас превосходный сад, и как хорошо содержится лужайка! Посмотрите сами, насколько красивее кажутся цветы, когда их окружает трава, а не песок… Нет, благодарю, я не сорву розу. У меня болит сердце, когда их срывают со стеблей, так же как у вас болит сердце, когда что-нибудь идет неладно в людской… Вы не заметили что-нибудь необычное для вас в слугах, когда обнаружилась пропажа алмаза?
До сих пор я держал себя очень откровенно с сыщиком Каффом. Но вкрадчивость, с какой он вторично обратился ко мне с этим вопросом, заставила меня быть осторожнее. Сказать попросту, меня вовсе не радовала мысль помогать его розыскам, если эти розыски приводили его, словно змею, ползущую в траве, к моим товарищам – слугам.
– Я ничего не заметил, – сказал я, – кроме того, что все мы растерялись, включая и меня самого.
– О! – сказал сыщик. – И вы ничего больше не имеете мне сказать, не так ли?
Я ответил с невозмутимой физиономией (льщу себя этой мыслью):
– Ничего.
Унылые глаза сыщика Каффа пристально уставились мне в лицо.
– Мистер Беттередж, – сказал он, – позвольте пожать вам руку. Вы мне чрезвычайно нравитесь.
Почему он выбрал именно эту минуту, когда я обманул его, чтоб высказать мне свое расположение, понять не могу. Но, разумеется, я несколько возгордился, не на шутку возгордился тем, что наконец-то провел знаменитого Каффа!
Мы вернулись домой. Кафф попросил отвести ему для допроса особую комнату, а потом присылать туда слуг, живущих в доме, одного за другим, по порядку их звания, от первого до последнего.
Я привел сыщика Каффа в свою собственную комнату, а потом созвал всех слуг в переднюю. Розанна Спирман пришла вместе с другими, такая же, как всегда. Она была не менее опытна в своем роде, нежели сыщик в своем, и, я подозреваю, слышала в кустарнике, как он