медик женился неделю назад, и никто не заменил его, по крайней мере, он не передал никому другому заботу о Раффлсе, пока его короткое время не будет в городе. Доктор Теобальд поступил весьма неразумно, думали мы. Хотя мне приходилось писать ему длинные и утомительные телеграммы, которые я отправлял дважды в день и которые вызывали у Раффлса смех.
– Ну так… когда же? – повторил я свой вопрос.
– Можно пойти туда завтра.
– Только на разведку?
Меня огорчала мысль о незначительности предприятия.
– Но иначе никак нельзя, Банни, мы должны знать о месте всё, прежде чем действовать.
– Ну хорошо, – вздохнул я. – Но обязательно завтра!
И на следующий день мы действительно отправились.
Я навестил привратника тем же вечером и, как мне думается, купил его абсолютную преданность за вторую по ценности монету Англии. История, которую выдумал Раффлс, была достаточно правдоподобной. Больной пожилой джентльмен, господин Матурин (насколько я запомнил его имя), хотел подышать свежим воздухом. И, по всей видимости, доктор Теобальд не позволял ему покидать квартиру, а больной просил меня отвезти его хотя бы на один день на природу, пока ещё держалась хорошая погода. Я был абсолютно уверен, что ничего плохого с ним от этого не случится. Принимая это во внимание, не поможет ли мне привратник в столь безобидной авантюре? Мужчина явно колебался. Я достал из кармана полсоверена. Тогда он сдался. Таким образом на следующий день мы с Раффлсом вышли в половине девятого утра, пока ещё было не так жарко, сели в нанятое нами ландо и дали указания кучеру отвезти нас в Кью-Гарденс и вернуться за нами в полдень. Привратник помог мне перенести больного вниз по лестнице, пока он сидел в арендованном нами для такого случая инвалидном кресле.
В сады мы добрались после девяти, через полчаса мой инвалид решил, что с него хватит и, опираясь на мою руку, встал и зашагал со мною к кэбу. Мы оставили сообщение для нашего кучера, доехали до вокзала, сели на поезд до Бейкер-Стрит, пересели в другой кэб и вот мы уже бодрым шагом входим в Британский музей, спустя несколько минут после его открытия в десять часов.
Сияло солнце, и этот предъюбилейный день для многих запомнился надолго. По словам Раффлса, было жарко так, будто Англия позаимствовала погоду у Италии и Австралии. А короткие летние ночи не давали асфальту, цементу, дереву и кирпичу Лондона остыть. У Британского музея в тени грязной колоннады ворковали голуби, а стойкие часовые выглядели менее стойкими, чем обычно, как будто их медали слишком тяжелы для них. Я увидел нескольких лекторов, которые проходили по своим делам под куполом музея. В отличие от работников, посетителей в столь ранний час было немного.
– Вот эта комната, – оторвавшись от буклета за два пенса, поведал Раффлс, изучающий его на скамейке – Её номер 43, нам нужно подняться по лестнице и повернуть направо. Пойдём, Банни!
Он шёл молча, длинными размеренными шагами, значение которых мне было непонятно, пока мы не оказались в коридоре у Золотой Комнаты, где он повернулся ко мне и произнёс:
– От улицы досюда 139 ярдов, –