телевидение, вот тогда и начали спорить. И спорили так, что мне всё труднее и трудней становилось их успокаивать, мирить, а потом… Нет, не подрались, а разошлись по разным газетам… Ага, мой перешел во вновь созданную, а Сашка остался верен прежней, партийной, за что редактор его и повышал. Короче, стал он там делать карьеру, ему даже отдельный кабинет выделили… Конечно, было за что, ведь он настолько не принимал перемен, что стал отожествлять их с моим Юркой и даже… (Достала из сумочки пачку сигарет, встряхнула, но зажала в кулаке.) А вот что сделал. Повесил в кабинете портрет Юры, вырезанный из той же газеты, и стал в перерывах метать в него дротики… Не веришь? Но так было! А когда Юра узнал об этом и, позвонив, спросил: это, мол, правда, что ты в мой портрет… то Сашка ответил: «Ну, знаете, что касается Вас, то я пренебрегаю всеми моральными нормами». Представляешь?.. А что – я? Надо было пойти и закатить ему скандал?.. То-то ж. Он всё равно потом метал бы свои дротики, поэтому попыталась просто успокоить Юру: да забудь об этом, время дуэлей прошло, так что… (Встала, шагнула вправо, влево, остановилась напротив, жестом пригласила идти.)
Моя странная подруга… Но эти её странности как раз и привязывают меня к ней, ибо вдруг подбрасывает загадки своими поступками, размышлениями, неожиданными выводами из прочитанного, услышанного, увиденного, вот и теперь… Но, пожалуй, пока отвлеку её от начатого разговора до следующей встречи и «обращу её взор» к тому, что дарит приближающийся вечер в этом старом парке, дорожки которого, изрезанные тенями деревьев, похожи сейчас на переходные «зебры», а меж тёмных стволов с шапками уже не яркой листвы, кое-где украшенной желтыми пятнами, весело прорывается бирюза неба. И мне удаётся заставить её увидеть всё это, – хотя и идет молча, но знаю, напитывается увиденным, успокаивается и слышит этот осенний галдёж грачей, «договаривающихся» о скором перелёте в более теплые края.
Она снова пришла через несколько дней с просьбой помочь купить ей диктофон, и когда ехали троллейбусом в магазин, я спросила:
– А зачем он тебе?
– Ну, как зачем? Буду записывать свои беседы… ага, с предметами. Ведь они постепенно уходят, а я хочу сохранить их рассказы не только о Юре, но и о себе самой, той, которой была когда-то. Вот вчера дети предложили продать мой старый магнитофон, а я на полке, где он стоял, обнаружила катушку с записью Юриного рассказа о том, как мы ездили в районную типографию за его, отпечатанной там книгой, ну и прослушала её. (Отвернулась к плачущему дождинками окну, помолчала.) И столько вспомнилось!.. Нет, без его рассказа не вспомнила бы, уже забылось, а вот голос… (Пальцем проследила след сползающей по стеклу капельки.) И странно, даже мелочи замелькали, вроде такой: когда ехали назад и допивали из термоса чай, то при повороте я немного пролила себе на брюки, огорчилась, а Юра протянул мне носовой платок, чтобы вытерла мокрое пятно