и экономической историей.
Ставка на усложнение исследовательского объекта (научного наблюдения) и исследовательская работа с эмпирическими множественностями превращает историю научного наблюдения в историю без сюжета, а единство всего исследовательского проекта поддерживается множественными частичными связями, формализованными многочисленными перекрестными ссылками. Исследовательские кейсы, скрупулезно прорабатываемые в «Историях научного наблюдения», не вписываются в концептуальную рамку «большого нарратива», подозрительность к которым они почти нарочито демонстрируют. История наблюдения не управляется универсальными принципами (каузальными или телеологическими), которые могли бы обеспечить ей нарративную связность. Скорее, она размечена определенными пороговыми событиями – автономизация наблюдения как «ученой практики», учреждение наблюдения как эпистемического жанра, конституирование наблюдения как эпистемологической категории, специфицирующей определенный тип научного опыта в определенных философских и научных метадискурсах, появление радикально новых техники инструментов наблюдения и принципиально новых объектов наблюдения, переопределяющих, что значит делать наблюдения и что наблюдать (Константин Иванов в своей замечательной книге покажет, как телескоп переопределяет онтологию и эпистемологию астрономического наблюдения [1, с. 37–41].) Конкретные исследовательские кейсы, результируясь во вполне связанных внутри себя повествованиях, но не образуя при этом единого рассказа об исторических приключениях научного наблюдения, разрабатывают регионы и выстраивают сюжеты едва ли известные официальным историографиям и стандартным версиям философии науки. Они могут послужить точками сборок новых переплетающихся между собой сложных, исследовательских траекторий: история наблюдения (его агентов, техник, способов репрезентационного закрепления) за объектами, располагающимися за пределами любого возможного визуального поля человеческого восприятия; история замещающих человеческого наблюдателя машин наблюдения и «техник, переносящие виденье на новую плоскость, отрезанную от живого наблюдателя» [2, с. 12], история визуальной инвентаризации мира (см. [3, ch.2]); история обширной, но во многом неисследованной иконография научного наблюдения (представление, закрепление и легитимация эпистемологических режимов исторически происходило не только в различных текстовых формах, то есть в оформляющих и позиционирующих их дискурсах, но и в визуальных репрезентациях); история репрезентаций, организующих замещающие эмпирические объекты поля видимости, которые становятся новыми пространствами наблюдения (одной из исторически важнейших форм подобного репрезентационного замещения являются карты. Ср. Кристиана Якоба: «Карта устанавливает новое пространство видимости путем дистанцирования от объекта и замещения его репрезентирующим образом…карты