пойти в двухнедельный рейс на «профессоре Куренцове». Да, на том самом, на котором в предыдущий год мы ходили на Шпицберген. Отказаться было невозможно, т. к. лучшего геофизического судна в Советском Союзе тогда еще не было. Судно стояло в той самой бухте Порчниха на Кольском побережье и добираться туда пришлось несколько часов по бездорожью, трясясь в кунге геофизического внедорожника ГАЗ-66. «Куренцов» немного изменился за год и встретил нас стоящим у причала со слегка «подбитой» скулой и поцарапанной от неудачной швартовки и замазанной суриком щекой. Что и говорить, наши мореходы особенно не церемонились с новой техникой. «Ничего, – говорили они, – то был граф Куренцов, а теперь это нормальная рабочая лошадка». Действительно, парадный лоск слетел, но теплоход был в полном порядке.
Предстояло отработать несколько региональных сейсмопрофилей в нейтральных водах – в зоне спорных экономических интересов СССР и Норвегии. В этом же рейсе в группе гравиметристов был Дима Корякин – студент нашего отделения геофизики, учившийся на курс младше нас. Здесь же на борту я впервые познакомился с Ринатом Мурзиным, который только что окончил геофизику Казанского университета и прибыл работать в КМАГЭ. Это был его первый рейс в качестве уже дипломированного молодого специалиста. Впоследствии, через много лет с подачи Н.Н. Трубятчинского он возглавит эту экспедицию, а потом, перебравшись в Москву, будет руководить одним из департаментов Министерства природных ресурсов.
Еще в этом же рейсе я впервые познакомился с Марком Леонидовичем Вербой, – наверное, лучшим знатоком геологии Баренцева моря на то время, да, пожалуй, и на теперешний момент тоже. Помню, он демонстрировал нам в кают-компании снятые ранее в различных экспедициях любительские фильмы на 16-миллимитровой кинопленке. Это было, как сейчас говорят, «круто», т. к. большинство кинолюбителей в тот период, в том числе и я, снимали на 8-миллиметровую пленку. Леня Зимаков слегка «поцапался» с Марком, скорее всего, из-за повышенного внимания, которое тот проявлял к грудастой студентке-практикантке из Калининграда – Алле Сокол. Впрочем, с таким же успехом он мог повздорить с любым представителем мужского пола на борту, в том числе и со мной. На Аллочку глазели все и фамильярничали по мере возможности тоже.
Вообще-то, Леня любил всякие хохмы. Он, видать, скучал по своему другу Васе, оставшемуся на «Сазане», и потому хотя бы заочно пытался пообщаться с ним. На верхней палубе, под навесом за трубой, были привязаны накачанные воздухом резиновые кухтыли в брезентовой оболочке, которые использовались для подвязывания к концевому фалу сейсмокосы при буксировке. Они по форме напоминали головы. На одном из них Леня нарисовал улыбающуюся рожицу, написал на ней «Вася», после чего стал нещадно колошматить кулаками, поглядывая в объектив кинокамеры, которой я его снимал. Предполагалось, что потом в Москве мы это покажем Васе.
Еще на борту были так называемые «кондепы» – стабилизаторы