какие-то губы…
Я не договорил, все-таки покраснев от стыда.
– Ясно, – спокойно ответил он. – Ты ни разу в жизни не видел голую женщину. Я так и думал.
– Ну…
Мгновенно размыслив, я решил промолчать о таком гнусном поступке, как подглядывание за моющейся матерью; тем более, что ничего существенного не увидел.
–…В общем да. Не видел.
– Я тоже, – одноклассник вздохнул и добавил печально. – Где ее увидишь-то?
Как сейчас вижу выражение Костиного лица, и даже движение пальца, каким он поправил очки на своем носу.
Я помню все с ненужной точностью, и сердце мое обливается кровью от жалости к моему поколению, полностью обделенному всем, касающимся вопросов пола.
Я вспоминаю тонкий Костин палец и его круглые, как у Джона Леннона, очки-велосипеды, и думаю что сейчас любой мальчишка путем минимальных ухищрений выйдет в интернет и увидит все, что нужно.
И пусть записные моралисты обрушат на мою голову ушаты благочестивой грязи, но я буду стоять на своем.
Ошибки рождаются незнанием, знание выводит на нужную дорогу.
И, кроме того, для психики, для формирования межгендерных отношений гораздо полезнее разглядывать части тела у порнозвезд, чем у своей матери.
– Где увидишь-то ее… – повторил он.
И столько грусти звучало в его словах, что я не выдержал.
Покраснев, как переваренный рак, я пробормотал, чувствуя невозможность оставлять недоговоренное между обретшими друг друга в неясном поиске:
– Я вообще-то не совсем… Я…
Я чувствовал, что признаюсь в святотатстве, после которого вновь обретаемый друг может повернуться и уйти, но все-таки договорил:
– Я… мать свою… голую видел… один раз, когда она мылась…
Костя молчал, не меняя выражения лица.
–…Примерно вот это место и то мельком.
Я показал рукой на себе, чуть повыше того, где у меня бушевал огонь.
– Ну, так это считай вообще ничего не видел, – еще грустнее ответил друг. – Когда мы ездили к бабушке в деревню, я мать свою сто раз видел совсем голую со всех сторон. Выйдет обливаться во двор, а полотенце в доме забудет. Кричит – «Костя, принеси». Ну я и приносил.
Меня бросило в жар.
Оказалось, что все, ценой немалых усилий доставшееся мне, не шло в сравнение со знаниями Кости, пролившимися на него с небес.
– Да только это не считается ни фига. Я же тоже ничего такого не увидел. Не мог же я ее просить: «Мама, встань к лесу передом, ко мне задом, наклонись вперед и покажи, что у тебя есть»! И вообще мать не считается, у меня на нее не вставал ни капли. Я не мать имел в виду, а женщину.
– Да… – протянул я неопределенно.
– В деревне и женщин тоже можно было увидеть. Там по вечерам девки голыми купаться ходят, на пруд. Там по берегу кусты, все парни подсматривают, и у каждого елда вот такущая…
Я не знал, что такое «елда», но подсознательно ассоциировал слово с чем-то опасным, вроде кувалды.
–…Но я тоже ничего не разглядел, и так плохо вижу, а в сумерки у меня куриная