мере часть была более мирной и поддерживала сношения с итальянцами. Официальная Сербия держалась спокойно, но это подавало опять хорватам и словинцам повод к недоверию, а часто и жалобам на официальную Сербию, что она, как и Россия, изменяет югославянским и славянским интересам вообще.
Лондонский договор имел еще значение и потому, что благодаря ему по желанию Италии римская курия была исключена из мирной конференции; в этом отношении ни хорваты, ни словинцы не разделяли наших чувств.
Вопрос об отношении к Италии при ее вступлении в войну приобрел для нас большее значение еще и потому, что у нас в Италии, воюющей с Австрией, скоро оказалось значительное количество пленных; в Италии мы могли, как и в России, организовать легионы из пленных. Связь с Италией поэтому представлялась для Национального совета весьма важной; как уже было сказано, Штефаник по обоюдному соглашению занялся Италией, также Бенеш ездил в Италию и был в постоянных сношениях с итальянским послом в Париже. Работая в полном согласии с югославянами, я постоянно принужден был сталкиваться с итало-славянским вопросом.
Наша колония выступала совместно с югославянами; например, в августе 1916 г. мы устроили совместный митинг против Австрии, на котором председательствовал виконт Темпльтоун и выступал Сетон-Ватсон и др.
Споры об Италии, как я мог наблюдать, поддерживали старые разногласия сербов и хорватов; появились затем и личные несогласия; споры приобретали уже такой характер, что начинали вредить доброму имени югославян.
У югославян были горячие защитники в лице Сетон-Ватсона и Стида, оба в итальянском вопросе выступали за точку зрения Югославянского комитета. Сетон-Ватсон организовал англо-сербское общество взаимности, имевшее большое значение; по этому же образцу немного позднее было устроено и англо-чешское общество. В Париже организовался (весной 1917 г.) Черногорский комитет, имевший антиправительственное (антикоролевское) направление; в марте он издал свою программу национального единения.
Я бывал часто с Супилой, помогавшим мне некогда против Эренталя; вообще, мои прежние выступления за югославян (за Боснию и Герцеговину в 1891–1893 гг.; процесс загребский и Фридъюнга; борьба с Эренталем и процесс в Белграде) давали мне особое положение среди всех югославян. Супило был в России уже в 1916 г. и вернулся оттуда в весьма повышенном настроении из-за того, что Россия согласилась с Лондонским договором; подробнее об этом расскажу в главе о России, сейчас я вспоминаю лишь наши лондонские встречи. Наши отношения начались в Женеве. Очень скоро Супило разошелся не только с русскими и сербами, но и с Югославянским комитетом; много труда стоило мне примирение – за день до моего отъезда в Россию он обещал мне, что помирится. Я не предчувствовал, что мы тогда виделись в последний раз; свое обещание он сдержал.
Чешская колония в Лондоне и в Англии вообще была невелика; несколько личных споров было разрешено уже во время моего первого пребывания в Лондоне.