знакомца. Он стоял перед нею с безвольно повисшими руками, говорил с придыханием едва слышным, умирающим голосом. Она нашла его трогательным, но весьма резко ответила – хотела спровоцировать или бросить вызов? – что его рисунки ей ни к чему. Правда, если он нарисует образцы обуви, то завтра, к 10 часам утра, она его ждет.
В 10 утра следующего дня он стоял на пороге ее кабинета. Тина потребовала нарисовать еще несколько вариантов, скорее для виду или чтобы испытать, насколько податлив и восприимчив будущий иллюстратор. А тот к тому же утверждал, что сумеет нарисовать все что угодно. В конечном итоге все рисунки были приняты, и она заказала ему другие. «Никто не мог нарисовать обувь, как Энди», – признавалась она.
Думала ли Тина Фредерикс, что эти наброски сделают Уорхола известным, что его отметят как рисовальщика, обладавшего детской свежестью, непосредственностью и очарованием, а в придачу – «проказливым» юмором?!
Пока же она видела молодого плохо одетого человека, с нездоровой кожей, с огромным запасом таланта и стеснительности. «Простодушность» – это определение чаще всего приходит на ум, когда требуется охарактеризовать этого молодого человека, неуверенного в себе и убежденного в собственном таланте, обивавшего пороги редакций журналов, чтобы вырвать хоть какой-нибудь заказ. Или «наивность».
Узнав его получше, Тина Фредерикс описывала его так: «Спокойный, непостижимый, талантливый, забавный, излучающий магнетизм и сияние, невероятно притягательный, манипулятор, терпимый, странный, великодушный, шаловливый, себе на уме, интересующийся, доброжелательный, разбрасывающийся, набожный, лукавый, загадочный, простой, обаятельный».
А вот описание Андреаса Брауна, организатора выставки ранних работ Уорхола (1947–1959 годы): «Будучи совершенно наивным и абсолютно невинным, от Энди, тем не менее, исходила решимость преуспеть и умение с легкой грацией снискать к себе расположение. Например, в каждое рекламное агентство он приходил с небольшим букетом, из которого брал по цветку и безмолвно одаривал ими всех присутствующих женщин. В то время, когда все носили кожаные пиджаки и галстуки в тон, он еще ходил в своих старых потрепанных вещах и таскал рисунки в картонной папке. Его вид вызывал жалость».
Уорхол очень умело пользовался своими недостатками, слабостями и ошибками, чтобы самоутвердиться в любом обществе. «Однажды он принялся раздавать друзьям и художественным редакторам, с которыми сотрудничал, зерна – корм для птиц, уговаривая их посеять и посмотреть, как из них вырастут птенцы», – иронизировал один из его помощников. Редакторы, секретарши и другие сотрудники долго не могли опомниться от такого предложения. «Он все время приходил в Harper’s Bazaar, – рассказывала Диана Вриланд[230]. – Все его обожали, но нередко его поведение ставило в тупик. У него всегда был такой вид, будто он ничего серьезного ни сказать, ни сделать не может, однако он всегда тонко чувствовал, откуда дует ветер».
В конце лета 1949 года Glamour напечатал