– не проверишь. И уж кто-кто, а Кривоножко знает разговоры во взводах – сачкуют снайперы, высыпаются. Поэтому Кривоножко пресек эти нездоровые разговоры, запретив снайперам во время ночных работ отлучаться из своих подразделений. Пусть работают со всеми, чтобы все видели: в батальоне нет и не может быть сачкующих. А кому охота проявлять боевую активность в порядке личной инициативы, пусть занимаются этим в свое же личное время. При обязательном контроле – со стороны командиров.
Так что до сих пор комиссар умел сближать крайности, сглаживать противоречия и добиваться своего. Но как пойдет дальше – неизвестно…
Лысов потянулся к картошке – он любил картошку, любил жирное, Кривоножко – к сосискам: как интеллигентный человек, он понимал всю важность животных белков в рационе человека.
Жилин прищурился и слегка улыбнулся. Ему надоели привычки своих начальников, но, человек трезвый и по-своему расчетливый, он никогда не пытался изменить эти привычки и нарушить порядок, потому что умел поставить их себе на службу.
Он выждал, пока еда согреет завтракающих, теплота от желудка поднимется к голове, затуманит ее, потом начнет растекаться по жилкам и голова на несколько минут станет ясной, словно освобожденной от мелочей бытия, а тело – мягким, теплым и приятным.
Когда это произошло, Костя почтительно спросил:
– Разрешите обратиться, товарищ капитан?
Все знали, за чем обращается Жилин, все понимали, почему он обращается, был известен и ответ. Но порядок есть порядок, и нарушать его не следовало.
Его нарушил Лысов. Он поерзал, набил полный рот картошкой и посмотрел в маленькое окошко-амбразуру. Оно только начинало светлеть. Комбат подумал, что прошлые отношения и обычаи были не так уж и плохи. Раньше он каким образом решал то, за чем обращается Жилин? Взглядывал на комиссара, тот чуть прикрывал глаза в знак согласия, иногда даже прибавлял что-нибудь бодро-веселое. Вопрос решался коллективно. И если потом обнаруживалась ошибка, просчет, всегда можно было сказать: «Решение принимали вдвоем…»
А с двоих спрос иной, чем с одного. Вышестоящий комиссар всегда прикроет своего же брата-комиссара, или, наоборот, вышестоящий командир выручит строевика. А когда выручают одного из двух виновных, то, по закону логики и, главное, по здравому житейскому смыслу, и второй как бы не так уж и виноват… Легче было провертываться.
Теперь комиссар – ни при чем. Принимает решение один только командир. Единоначальник. И спрос с него одного. Только с одного. И примет он неправильное решение, закрутит что-нибудь не то – замполит, хоть и подчиненный, а в политдонесении отразит… А уж раз сомнение ляжет на бумагу – провертываться следует тоже только бумагой. У бумаг же поганая привычка: и людей уже нет, а бумага живет. Значит, теперь нужно больше думать.
Лысов смахнул испарину и спросил у Кривоножко:
– Как там на юге?
Утреннюю сводку Совинформбюро передавали по телефону, и принимал ее Кривоножко. Раньше он не