шел на взлет. При уровне шума в сорок децибел теоретически можно отдыхать. После шестидесяти испытываешь беспокойство. За восемьдесят – уже психуешь. После ста подвергаешь жизнь опасности и смертельному риску. Здесь же грохотало сотни под полторы, и терпеть это было невозможно. Почему? Ширина реки не превышала семидесяти локтей. Откуда эта мощь? И жуткое чувство страха…
Я развернулся, полез обратно. Трое стояли на косогоре и очень пристально меня разглядывали. За деревьями шум реки сделался приглушеннее.
– Послушай, Михаил Андреевич, – съерничал Аристов, – судя по твоей физиономии, с этого момента мы обязаны начать новую жизнь. Твоя физиономия – безбрежное таинство непознанного мира. Но сегодня не понедельник – это я к тому, что для начала новой жизни…
– Сегодня первое число, можно начинать новую жизнь. Знаете, господа, неясное чувство мне подсказывает, что перебраться через скалы мы не сможем. Предлагаю отправиться по течению, развести костер, подсушить мокрых куриц – а таких у нас ровно половина, – а заодно осмотреться.
Возражений не было. Мы отправились в обратном направлении по проторенной дорожке, но прошли всего лишь метров триста, как за спиной раздался сумасшедший хохот…
Смеялся сержант Капустин, замыкающий шествие. Он сидел на корточках, держась за животик, и ржал, как гагара. Не рано ли? – встревожился я. Крепкий парень вроде, нервы в порядке.
– Вы посмотрите на этого дуралея… – захлебывался сержант, тыча пальцем куда-то поперек реки. – Ох, я сейчас от смеха помру…
Мы невольно проследили за его пальцем. То, что вылезло из кустов на обратной стороне потока, в принципе было рядовым Балабанюком, но лишь отчасти. Чумазый, плащ-палатку и головной убор потерял – сверкала стриженая голова с редкими клочками волос (парикмахер был юмористом). Ни автомата, ни амуниции. Вся тайга, что в редком разнообразии простиралась перед нами, оставила на парне образцы своей растительности, делая его от макушки до зеленых сапог каким-то камуфлированным чудовищем. Руки тряслись, зубы лязгали – даже через бурные воды было слышно, как его корежит и выгибает. Увидев нас, парень рухнул с травянистого обрыва и на пятой точке съехал к берегу. Замялся у воды, беспомощно простер к нам руки.
– Ой, я не могу… – вздрагивал Капустин. – Балабанюк, ты что там, блуд с волчицей затеял?!
Парень затравленно озирался, оступился, чуть не плюхнувшись в воду. Запрыгал в каком-то ритуальном танце.
– Эй, подкидной, перо в башку воткни для завершения образа! – крикнул Капустин. – Балабанюк, да что с тобой? Мужика в бикини увидел?
– Послушай, сержант, – заподозрил я, – почему-то мне не кажется, что твой подчиненный прыгает от радости. Боится он чего-то.
– Не боится, а ошизел от страха, – буркнул Булдыгин. – Не понимает, что страх нужно держать при себе, он нам еще пригодится. Не пускай зверя в дом, короче.
– Ты о чем, Викторыч? – не понял Аристов.
– Не обращай внимания, –