длинный кирпичный сарай, рядом – мусорные баки, бомжи, спящие на картоне: их лица были столь грязны, что цвет кожи различался с трудом.
Под стать лицам оказались и здания: к сараю примыкала некая пластина о многих этажах, причем фасад был узенький, метров шесть-семь, вряд ли больше; зато вглубь здание тянулось метров более чем полусотни. Боковая сторона его была сработана из грубо уложенного, неоштукатуренного, темно-красного кирпича разных оттенков, будто бы насквозь пропитанного копотью и пылью. Напротив, главный фасад словно попытался сосредоточить в себе все мастерство его создателей и подчеркнуть статус заказчика: снизу и доверху он был густо покрыт разнообразным декором из камня и бронзы, что делало его скорее похожим на праздничный торт, чем на произведение благородного искусства архитектуры. Как и на боковом фасаде, неумолимое время оставило и здесь свой изрядный след: это была отнюдь не благородная патина седой европейской старины, а грязные потеки кислотных дождей и уличного смога, въевшиеся не только в здание, а и во все, что его окружало.
Ожиданий встретить в это время людей в костюмах у меня, понятно, не имелось, однако первое впечатление от Нью-Йорка полностью перевернуло мои представления, даже после виденного в Чикаго. Оглядевши Уолл-стрит с окрестностями, пустынную поутру, спускаюсь бродвейскими переулочками к югу, к парку Бэттери. По дороге я купил йогурт в крохотном магазинчике у заспанного китайца; присмотрев свободную от спящего неприглядного люда лавочку, наконец-то пристроил свой зад, открыл, попробовал и обомлел – йогурт оказался сильно просрочен. В нашем Воронеже такого ни разу не было!
На набережной одинокие рыбаки что-то ловили. Вдали, в тумане, восходящее солнце проявляло, как на фотопленке, смутные очертания статуи одной из самых зловещих греческих богинь – Гекаты, с острыми шипами вокруг головы и факелом в высоко поднятой руке. Немудрено: в обители тьмы без факела никак не обойтись. В этих местах она почему-то называется статуей Свободы.
Рыбак-китаец в черных тапочках, мирно стоявший у парапета, засуетился с заметной тревогой в ответ на просьбу запечатлеть меня на фоне сего артефакта. Видимо, выражение моего лица в тот момент добра не сулило. Действительно, распечатанная фотография впоследствии подтвердила это.
Прогулявшись зигзагами по южной оконечности полуострова, я начал неспешный подъем вверх по Бродвею, к северу: вот и небоскреб Вульворта («корсетная коробка этажей под шестьдесят» – как о нем написал Маяковский!), напротив, через дорогу – мраморная махина муниципалитета этажей под сорок. Слева вытянули свои тупые макушки башни Всемирного торгового центра; справа в тумане утреннего смога выглядывают арки Бруклинского моста, а за ними уже солнышко подниматься начинает. Прямо перед муниципалитетом, под ногами, чуть ли не во всю длину тротуара, протянулась широкая трещина, сбоку – участок, затянутый сеткой-рабицей. Пробую представить себе нечто подобное в Москве, на Тверской.
На