не знаю, что они там дома натворили за все эти дни.
Она уложила в постель внука, запах которого заполнил всю комнату. Это был запах его присыпки, молока и детского мыла. Я встала и начала складывать в сумку его вещи, собрав всё заранее, чтобы утром ничего не забыть. Мухаммад Али проснулся, он всё ещё был красным, но его опухлость уже прошла, из-за чего он казался ещё более худым. Лёжа, он смотрел в потолок своими серыми глазками и совсем не капризничал. Я взглядом поймала на стене фотографию Али, который печально смотрел на меня, и произнесла:
– Дорогой Али, чем ты обеспокоен? Все надежды женщины зависят от мужа. Теперь, когда тебя нет, я испытываю здесь другое ощущение. Мне кажется, что я здесь буду лишней ношей.
Я уходила и не знала, как скоро вернусь в эту комнату воспоминаний, в которой мы жили, когда Али возвращался из зоны боевых действий… комнату, которая пахла им… комнату, где висела его одежда. На полках в библиотеке были его книги, записки и альбом с фотографиями, которые он бесконечно любил. Уходя, я подумала, что лучше мне забрать его фотографию в рамке, но, потянувшись к ней, я застыла. Как бы я ни старалась, я не могла отнять руку. Вдруг я услышала голос Насера-аги:
– Фереште, что ты делаешь?
Сумев, наконец, оторвать руку от фотографии, я сказала:
– Насер-ага, завтра я хочу вернуться в отцовский дом. С вашего позволения, я хотела забрать фотографию Али.
– Ты хочешь уйти? – с удивлением спросил он и, повернувшись к двери, стал звать жену. – Мансуре! Мансуре! Смотри, что тут говорит Фереште! Она хочет уйти!
Через некоторое время Мансуре-ханум, мама, Хаджи-баба и Ханум-джан показались в дверях. Заметив мои собранные вещи, Мансуре-ханум не выдержала и заплакала. Посмотрев на неё и не зная, как мне быть и что говорить, я тоже расплакалась. Насер-ага также еле сдерживал слёзы. Пришла Марьям и, увидев плачущую мать, встревоженно спросила:
– Мама, что случилось?
Мансуре-ханум плакала с такой болью, что дрогнуло бы самое каменное сердце. Дочь обняла её, но вместо того, чтобы успокоить, тоже заплакала. Атмосфера была настолько тяжёлой, что каждый входящий в комнату и видящий эту сцену невольно начинал плакать. Я знала, что в последние дни и во время мероприятия все сдерживались и старались не заплакать на радость врагам, отдавая им в руки козырь. Единственный, кто всё ещё держался, был Насер-ага. Собрав все силы в кулак, он сказал:
– Души Али и Амира сейчас с нами. Давайте произнесём салават для них.
Последовав его предложению, мы все произнесли салават.
Дядя Мухаммад сидел возле Мухаммада Али и играл с ним. Посмотрев на них, Насер-ага продолжил:
– Я уверен, что души Али и Амира наблюдают за нами, поэтому, во имя всего святого, прошу вас, давайте не будем плакать.
Все услышали, как дрожал его голос, он был словно потрескавшееся стекло, готовое разбиться при малейшем движении.
Мансуре-ханум, Марьям и мама успокоились, а Насер-ага, обернувшись, сказал мне:
– Фереште, дорогая, теперь скажи нам. Ты устала от нас? Тебя кто-то