размышление не уверили его наконец, что на сей дороге для того только быть нужно, чтоб узнать сию истину, что можно быть иногда игралищем хитрых мошенников.
В самых первых годах моего ребячества я множество наслышалась рассказов о алхимии и о магии, или, так сказать, о колдовстве, о Шмиде и об Миллере; и Шведенборгова19 наполненная чудесами история была повсюду главным предметом разговоров. Однако ж в начале моей молодости все сии рассказы столько же имели надо мною действия, сколько сказка о Синей Бороде, и я с большим удовольствием утешалась балами или концертами, нежели сею беседою с духами.
На шестнадцатом году моего возраста вышед за муж, переменила я шумную жизнь большаго света на тихое и спокойное деревенское уединение. Там за недостатком других упражнений принялась я за чтение без всякаго намерения, порядка и разбору. Виландовы первыя сочинения, а особливо его симпатии, Кронековы уединения, Юнговы ночи и Лаватеровы сочинения составляли для меня наиприятнейшее упражнение, от чего душа моя весьма скоро наполнилась суеверными в законе чувствами20. А наипаче Лаватеровы сочинения: о силе молитвы и его дневныя записки нашли путь во глубину моего сердца. К Иисусу Христу, коего блаженным учением вся моя душа напиталась, я ощущала тогда некоторый род суевернаго почтения и любви. Я и поныне еще благодарю Творца моего, коего промысл к тому клонился, что точно во время лет непостоянной молодости подобные сему предметы зделались во мне владычествующею страстию; ибо я поистине могу сказать, что закон был тогда для меня страсть, не только подпора добродетели. Видя образ непоколебимаго терпения в Христе, коего я всею душою моею возлюбила, сносила я всякой жребий с кротким подобострастием. Мой дух, час от часу сильнее напрягаясь и получа отвращение от земнаго, мало—помалу всегда ближе подходил к высочайшему умствованию и привыкал к таинственному созерцанию. Лаватер, которой чрез всякую письменную безделку час от часу мне милее становился, казался мне не иначе как живущим еще учеником божественнаго нашего Спасителя; дневныя его записки и меня возбудили к ежедневному себя самой испытанию; я всегда желала быть в законе совершеннее, и таким образом мало—помалу вошло мне в мысль, что и я также, ежели постараюсь совершенно очистить мою душу, могу со временем иметь сообщение с высочайшими духами. Тогда вспали мне опять в голову все те разговоры, которые слыхала я некогда в родительском доме о Шведенборге и о Шмиде, и начали по степеням сильное действие в душе моей производить. Старший мой брат, коего любила я несказанно и которому вся моя душа была предана, имел со мною одинакия чувства. Только он больше держался Греческих философов и надеялся в Пифагоре и Платоне найти следы любомудрия, коему оба мы себя посвятили. В 1778 году, в июне месяце, скончался в Страсбурге сей весьма великую о себе надежду подававший юноша, а я с печали по его смерти почувствовала в себе необычайную склонность к таинственной