.

вижного лица до посадки всего тела, проглядывало что-то гордое и осанистое. Он сидел, опершись своими красивыми руками на дорогую палку. Костюм его весь состоял из одноцветной материи. По окончании первого акта, когда статский встал с своего места и обернулся лицом к публике, к нему обратился с разговором широкоплечий генерал с золотым аксельбантом и начал рассказывать, по мнению генерала, вероятно, что-нибудь очень смешное. Статский выслушал его весьма внимательно, но в ответ генералу ничего не сказал и даже на лице своем ничего не выразил. Тот, заметно этим несколько обидевшись, отвернулся от статского и, слегка поддувая под свои нафабренные усы, стал глядеть на ложи. В это время с другой половины кресел стремился к статскому другой военный, уж какой-то длинновязый, с жиденькими усами и бакенбардами, с лицом, усыпанным веснушками, с ученым знаком на груди и в полковничьих эполетах. Он давно со вниманием заглядывал на статского, и, когда тот повернул к нему лицо свое, военный, как-то радостно воскликнув: «Боже мой, это Бегушев!» – начал, шагая через ноги своих соседей, быстро пробираться к нему.

      – Александр Иванович, вы ли это? – произнес он, останавливаясь, наконец, перед Бегушевым.

      Что-то вроде приветливой улыбки промелькнуло на губах того.

      – Ах, Янсутский, здравствуйте! – проговорил он, протягивая военному руку и как бы несколько обязательным тоном.

      После того Янсутский некоторое время переминался перед Бегушевым, видимо, отыскивая подходящий предмет для разговора.

      – Но каким же образом вы на опере Верди? – придумал он, наконец.

      Бегушев усмехнулся.

      – Что вас так удивляет это? Я очень люблю эту оперу, – отвечал он.

      – Но знатоки, кажется, вообще не слишком высоко ставят Верди?.. – больше спросил Янсутский.

      – Я не особенный знаток… – протянул Бегушев.

      – Ну, как вы не знаток!.. – возразил Янсутский и затем прибавил: – Как, однако, много времени прошло с тех пор, как я имел честь познакомиться с вами за границей… Лет пятнадцать, кажется?

      – Да, – протянул и на это Бегушев.

      Янсутский придал затем печальное выражение своему лицу.

      – А Наталья Сергеевна, как я слышал, кончила жизнь?

      Лицо Бегушева окончательно омрачилось.

      – Она умерла, – проговорил он.

      После этого оба собеседника опять на некоторое время замолчали.

      – А вы тоже в Москве живете? – сказал Бегушев как бы затем, чтобы что-нибудь сказать.

      – Я, собственно, больше живу в вагонах, на железной дороге. Я занимаюсь коммерцией: распорядитель в нескольких компаниях и сам тоже имею подряды. Нельзя, знаете: в год тысчонок шестьдесят-восемьдесят иногда зашибешь, – приятно это и соблазнительно… – объяснил Янсутский.

      – Но каким же образом вам позволяют носить ваш военный мундир? – спросил Бегушев явно удивленным голосом.

      – Да… ну, это что же!.. Я, собственно, схлопотал и сохранил себе эту форму больше для апломба. Весу она, знаете, как-то больше дает между разным этим мужичьем: подрядчиками… купцами!.. Россия-матушка еще страна варварская: боится и уважает палку и светленький позументик!

      Бегушев на это молчал.

      – Вы, если я не ошибаюсь, дом свой в Москве имеете? – допрашивал его Янсутский.

      – Свой-с! – отвечал ему лаконически Бегушев.

      – Надеюсь, что вы позволите мне быть у вас, – продолжал Янсутский, слегка кланяясь, – у меня тоже здесь свой дом, который и вы, может быть, знаете: на Тверской, против церкви; хатка этакая небольшая – на три улицы выходит… Сам я, впрочем, не живу в нем, так как бываю в Москве на время только…

      Бегушев и на это совершенно промолчал.

      – Буду иметь честь явиться к вам! – заключил Янсутский и, расшаркавшись, отошел от Бегушева; но, проходя мимо широкоплечего с аксельбантом генерала, почти в полспины поклонился ему. Генерал протянул ему два пальца. Янсутский пожал их и, заметно оставшись очень доволен этим, вышел с некоторою гордостью на средний проход, где, приостановившись, взглянул на одну из бельэтажных лож, в которой сидела одна-одинехонька совершенно бабочке подобная дама, очень богато разодетая, с целым ворохом волос на голове, с лицом бледным и матовым, с светлыми, веселыми глазками и с маленьким, вздернутым носиком. В продолжение всего акта она совершенно не слушала оперы, сидела даже отвернувшись от сцены, очень часто зевала и прислонялась головкой к спинке кресел, как бы затем, чтобы заснуть. Единственным развлечением ее была стоявшая на перилах ложи бонбоньерка, из которой она беспрестанно таскала конфекты, нехотя сосала, жевала их и некоторые даже выкидывала из своего хорошенького рта. Увидав Янсутского, дама сделала ему пригласительный знак рукою. Тот кивнул ей, в свою очередь, головой и через несколько минут вошел к ней в ложу.

      – На, съешь конфетку! – начала она, как только что он уселся рядом с ней.

      – Подите, не хочу! – отвечал Янсутский.

      – Съешь!.. Съешь непременно! – повторила настойчиво дама и почти насильно сунула ему в руку огромную