Она когда и с мужем еще жила, так я не знаю со сколькими кокетничала!..
– Но тогда она это делала, как сама мне говорила, для того, чтобы ревность в муже возбудить и чтобы хоть этим удержать его около себя.
– Ну да, так!.. Для этого только!.. – горячилась дама. – Кокетничала, потому что самой это приятно было; но главное, досадно, – зачем притворничать? Я как-то посмеялась ей насчет этого Бегушева, она вдруг надулась! «Я вовсе, говорит, не так скоро и ветрено дарю мои привязанности!..» Знаешь, мне хотела этим маленькую шпильку сказать!
– И за дело!.. Зачем же вызывать на такие разговоры, когда кто их сам не начинает…
– Я их теперь и не начну больше никогда с ней!.. – сказала дама и при этом от досады сделала движение рукою, от которого лежавшая на перилах афиша полетела вниз. – Ах! – воскликнула при этом дама совершенно детским голосом и очень громко, так что Янсутский вздрогнул даже немного.
– Что такое? – спросил он.
– Посмотри, я афишу уронила, – продолжала дама, загибая голову вниз, – вон она летит и прямо-прямо одному старичку на голову; а он и не чувствует ничего, ха-ха-ха!
И дама, откинувшись на задок кресла, начала хохотать.
– Перестань, Лиза; разве можно так держать себя в театре! – унимал ее Янсутский.
– Не могу, не могу удержаться!.. – говорила дама.
Янсутский покачал только с неудовольствием головой и, встав со стула, начал поправлять ремень у своей сабли.
– А ты разве не поедешь ко мне ужинать? У меня папа будет и привезет устриц! – проговорила дама.
– Бог с ним, с твоим папа, и с его устрицами… Мне еще нужно в одном месте быть.
– Так вот что… – начала дама, и голос ее как бы изменил своей обычной веселости. – Каретник опять этот являлся: ему восемьсот рублей надобно заплатить.
Что-то вроде кислой гримасы пробежало по лицу Янсутского.
– Заплатил уж я ему, – отвечал он с явной досадой.
– И потом… – продолжала дама, голос ее все еще оставался каким-то нетвердым, – из магазина от Леон тоже приходили, и ты, пожалуйста, скажи им, чтобы они и не ходили ко мне… я об этих противных деньгах терпеть не могу и разговаривать.
– А вещи когда берешь, это любишь? – заметил ей ядовито Янсутский.
– Вещи я, конечно, люблю, а потом я хотела тебе сказать, – сердись ты на меня или не сердись, но изволь непременно на нынешнее лето в Петергофе дачу нанять, или за границу уедем… Я этих московских дач видеть не могу.
– Успеем еще это сделать, – отвечал Янсутский, уже уходя.
– Непременно же! – крикнула ему вслед дама.
В продолжение всего этого разговора генерал с золотым аксельбантом не спускал бинокля с ложи бабочке подобной дамы, и, когда Янсутский ушел от нее, он обратился к стоявшему около него молодому офицеру в адъютантской форме:
– Это madame Мерова, если я не ошибаюсь?
– Да-с! – отвечал адъютант.
– И в ее ложе, по обыкновению, Янсутский!.. – продолжал генерал.
– Как всегда! – отвечал с улыбкой адъютант. – Очень, говорят, она дорого ему стоит! – прибавил он негромко.
– Дорого? –