ж недостает?
– Мысли, чувства, души.
Лида не возражала.
– Вы напрасно думаете, – продолжал я, – чтоб я мог быть влюблен в Базаеву; по моим понятиям, женщина должна иметь совершенно другого рода достоинства.
– А именно?
– Вы желаете знать?
– Очень.
– Женщина должна быть не суетна, а семьянинка, кротка, но не слабохарактерна, умна без педантства, великодушна без рисовки, не сентиментальна, но способна к привязанности искренней и глубокой, – отвечал я.
В голове моей давно уже приготовлен был для Лидии Николаевны этот очерк идеала женщины.
– А наружность? – спросила она.
– Наружности я и определять не хочу. Эти нравственные качества, которые я перечислил, так одушевят даже неправильные черты лица, что она лучше покажется первой красавицы в мире.
– Таких женщин нет.
– Нет, есть.
– Вы, стало быть, встречали?
– Может быть.
– Желала бы я посмотреть на такую женщину.
Я ничего не отвечал. Дело в том, что под этим идеалом я разумел ее самое. Несколько времени мы молчали.
– Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого не полюбите? – начал я.
– Да.
– Стало быть, вы никогда и замуж не пойдете?
– Нет, пойду.
– По расчету?
– Да, по расчету, – отвечала она.
И мне показалось, что, говоря это, она горько улыбнулась.
– Я не ожидал от вас этого слышать.
– Отчего ж не ожидали; это очень покойно; по крайней мере, если муж разлюбит, то не так будет обидно.
– Перестаньте так говорить, я вам не верю.
– Нет, правда.
– Правда?.. – начал было я.
– Постойте, – вдруг перебила меня Лидия Николаевна, – там, кажется, говорят про меня.
– Что такое вас встревожило? – спросил я.
– Так, ничего, – отвечала Лидия Николаевна.
– Ах, какая эта Пионова несносная! – прибавила она как бы про себя.
– Lydie, ou etes vous?[3] – раздался голос Марьи Виссарионовны из гостиной.
– Ici, maman[4], – отвечала Лидия.
– Venez chez nous.[5]
– Посидите тут, я скоро возвращусь, – это ужасно! – проговорила она и ушла.
По крайней мере, с полчаса сидел я, напрягая слух, чтобы услышать, что говорится в гостиной; но тщетно; подойти к дверям и подслушивать мне было совестно. Наконец, послышались шаги, я думал, что это Лидия Николаевна, но вошел Леонид, нахмуренный и чем-то сильно рассерженный.
– Что вы тут сидите; пойдемте в кабинет, – сказал он.
Я пошел за ним в надежде, не узнаю ли чего-нибудь.
– Пионова сегодня что-то много говорит, – начал я.
– Мерзавка!.. Черт знает, как все эти женщины нелепы.
– А что же?
Леонид ничего не отвечал; расспрашивать его, я знал, было бесполезно.
– А математика идет плохо, – начал я с другого.
– Скверно. Как мне хочется на воздух! Поедемте прокатиться; я вас довезу до дому; у меня лошадь давно заложена.
– Хорошо.