и холодным, на лужайке перед отелем осел иней, а на лес неподалеку опустился туман. Она видела, как Феликс вышел из отеля на пробежку, спустился по тропинке с гравием и за воротами повернул налево. «Я как раз тогда приехала на смену и пожелала ему доброго утра, – сказала девушка. – Он не ответил, а просто побежал дальше».
Через сорок минут Феликс вернулся в поту, тяжело дыша и опустив голову, чтобы восстановить дыхание. Заметив девушку-администратора, он выпрямился и сказал ей, что пробежался до поля для гольфа, обогнул его по периметру, а потом вернулся к отелю длинной дорогой, через лес. Он подумал, что солнце, проглядывавшее через крону деревьев, смотрелось волшебно, и жизнь, казалось, только начинается – вот странно, надо же было ему произнести подобную фразу. Затем мужчина поднялся в номер, перепрыгивая через две ступеньки.
Феликс не спустился к завтраку, не заказал ничего в номер – даже легкий европейский завтрак, включенный в стоимость. Его коллега, Хулио, удивился, что Феликс не пришел на первую секцию конференции. Во время перерыва в утренней части Хулио подошел к его комнате с чашкой кофе и печеньем, но обнаружил на двери табличку «Не беспокоить». Мужчина предположил – Феликс нехорошо себя чувствует, возможно, даже спит, поэтому выпил кофе и съел печенье сам. «Мы не дождались его к обеду, – сказал Хулио, – и на дневной секции его тоже не было. К трем часам я несколько раз набирал номер Феликса, но звонки переходили на голосовую почту». Хулио стало не по себе. Феликс был всегда настолько надежен, что обеспокоенный мужчина снова подошел к комнате, постучал в дверь, а потом позвал менеджера отеля, который пришел уже с ключом.
Неестественная тишина в помещении и воздух, пропитанный чем-то потусторонним, поразили вошедших; Хулио говорил, что все казалось продуманным заранее и выглядело как живая картина: Феликс – центральный объект – лежал на кровати в странной, «балетной» позе: на спине, правая рука откинута на одеяло, левая нога согнута, халат распахнут, серые глаза устремлены в потолок. Левая рука свисала с края кровати, и пальцы зависли над полом. Менеджеру, получившему степень по истории искусств, это напомнило прерафаэлитов, в частности, картину «Смерть Чаттертона». Только, в отличие от картины, на самоубийство это не походило: ни бутылочек из-под лекарств, ни бритв – ничего подобного не было.
Приехала доктор Патель. Администратор стояла у порога, пока она проводила осмотр. По ее заключению, после утренней пробежки Феликс перенес сердечный приступ или нечто схожее. Доктор ушла, а администратор сфотографировала тело и комнату: прикроватный столик, девственно чистую ванную, распахнутую дверь в душ, вид из окна и, наконец, нетронутый поднос с чаем и кофе. «Это странно, я знаю, – сказала она, – но мне показалось, будет правильно как-нибудь это задокументировать». Наверное, женщина думала, ее фотографии могут пригодиться позже и на них можно будет заметить какие-нибудь странные детали. Однако, кроме администратора, никто об этом не подумал. Стали известны результаты вскрытия, и они совпали с заключением Патель – смерть Феликса была связана с сердечным заболеванием.
Вот так всё просто, он потерял сознание – и вот мужчины не стало. Некоторое время казалось, он просто исчез. Мир захлестнул Феликса, как прилив.
Потом были похороны. В тот день я уехала из Лондона в милую деревню в Беркшире, где церковь в нормандском стиле стояла в окружении надгробий и медных листьев, летящих по ветру. Когда увидела их, то подумала, что Феликс, рожденный и воспитанный в Америке, отправляется в последний путь очень по-английски, пусть даже люди, прибывавшие на похороны небольшими мрачными группами, происходили из самых разных уголков нашей планеты. Солидные мужчины в костюмах по фигуре, хрупкие элегантные женщины на каблуках. Я наблюдала за ними на расстоянии – со сломанной скамейки напротив кладбища, где пыталась успокоиться. Наконец, я проскользнула в церковь и встала сзади, у выхода.
Моя сестра, Тильда, была героиней дня. Она медленно шла к алтарю – печальная невеста. Я изо всех сил пыталась понять ее мысли в тот момент и вызвала у себя великое множество разных эмоций, от глубокого горя и чувства утраты до пьянящей свободы и облегчения. Всё было не то. Тильда, как всегда, оставалась для меня загадкой, и я опустилась до того, что просто рассматривала ее дорогую одежду. Черное шелковое платье, строгий жакет ценой в тысячу фунтов, а то и больше – в этом нет сомнения. Я смотрела, как она занимает место на передней пустой скамье. Справа, перед самым алтарем, стоял гроб, где лежал Феликс, утопающий в белых лилиях, а слева, на деревянной подставке – огромное фото с его улыбающимся лицом. Через несколько минут мать и отец Феликса сели рядом с Тильдой, потом к ним присоединился его брат, Лукас. Он едва заметно кивнул моей сестре, которая сидела без малейшего движения, уставившись в пол.
Первый псалом – «Господь – пастырь мой» в довольно слабом исполнении, но я не могла петь. Вместо этого я припала к стене, чувствуя слабость и тошноту, так как происходящее потрясло меня. Не то чтобы я горевала по Феликсу, хотя мне грустно видеть членов его семьи такими подавленными и скорбящими. Главная причина состояла в том, что я слишком много знала. Я думала, полиция придет ко мне домой или в книжный магазин в тот день, когда он умер. Или наутро после вскрытия.