склоняясь над кошкой. – А пятый где? Пятеро же было…
Зайка настороженно следила за ней, чуя опасность.
Матрёна попыталась взять белого котёнка. Зайка выгнулась дугой, зашипела и вцепилась когтями и зубами в чужие, пахнущие солёным, руки.
Через несколько минут Матрёна с шевелящимся мешком торопливо шла по тропинке, ведущей к Волге. Руки в глубоких царапинах саднили и кровоточили.
– Экая тварь, руки-то как уделала… – плакала и причитала тётка.
Очутившись на берегу, она сунула в мешок камень, крепко завязала верёвкой и, размахнувшись, швырнула в реку. Тяжелый мешок сразу пошёл ко дну, на поверхности появились и пропали пузыри. Матрёна постояла немного, наклонилась, помыла окровавленные руки в речной воде, вытерла фартуком и повернула к дому.
***
Феня подоила козу, процедила молоко и отлила немного в миску для кошки.
– Кис-кис, Зайка, иди сюда! – позвала она.
Кошка не отзывалась. Она не спрыгнула со своего ложа, не заурчала ласково, не стала бодать головой Фенины ноги. Кошка лапами подмяла под себя единственного котёнка с пятнышком на голове, мордочка её была мокрой от слёз… Феня охнула, опустилась на пол, поражённая страшной догадкой.
– Господи, что же будет теперь?
***
Матрёна сердито гремела плошками в тазу.
– Да чё я такого сделала? Завсегда котят топили, куды же их девать? Я же тебе помочь хотела! Ворвалась, шипишь на мать как змея, окстись!
Феня нервно заплетала и снова расплетала косу.
– Я не просила! Козлиха хотела котёнка, тётка Агафья уже выбрала, и Кривоухов просил. Ты пошто меня не спросила? Лёшенька эту кошку любит, котят Зайчатами назвал, он же меня возненавидит теперь!
– Много чести перед сопляком танцы вытанцовывать! – швырнула полотенце Матрёна. – Кланяться перед ним!
– А ежели меня Костя выгонит? – Феня оставила в покое косу. – Что тогда?
– Из-за котят что ли? Дура ты, Фенька!
– Я у тебя, маменька, завсегда в дурах хожу.
Феня с трудом поднялась, придерживая живот, и вышла из избы.
***
У Сапожниковых садились ужинать. На столе исходила душистым, сытным паром гороховая каша, мать нарезала большими ломтями ржаной хлеб. Яшка заваривал в большой миске кисель, выпросив у матери крахмалу. Раздавил в миске горсть вишни, пустил туда струйку крутого кипятка из самовара. Кисель загустел, стал прозрачным и ярко-красным. Яшка попробовал и скривился:
– Кислятина! Мам, а сахарцу дашь?
– Останный кончился, – ответила мать, – в лавке один керосин продают.
– Мы и без сахара съедим, нам и так вкусно, – заверила Полинка.
Она расставила на столе тарелки и ложки, разлила по чашкам кисель. Перекрестившись на икону, сели за стол. Застучали ложки, гороховая каша быстро убывала с тарелок, хлеб как по волшебству, исчез со стола, даже кисель стал будто слаще.
Лёша отложил ложку и замер, прислушиваясь. Глаза его широко раскрылись, ужас и отчаянье исказили личико.
– Мама!