проезжал как раз в тот вечер вдоль опушки леса и утверждает, что видел вас, как вы где-то около полуночи тайком выбрались из кирпичного завода и поспешно удалились в сторону города. Чуть позже лицо женского пола, имеющее сходство фигурой и прической с Вероникой Клетцген, тоже покинуло указанное здание.
Старший судебный заседатель строго смотрел на Лукаса.
– Вы все еще будете утверждать, что вас там не было? Оба свидетеля присягают на Святом Кресте, что они вас узнали.
Лукаса бросало то в жар, то в холод. Он попал в передрягу, в большую передрягу, и ему не приходило на ум ничего, что могло бы выручить.
– Ну? – Дифенталь снова встал и уперся обеими руками в стол. – У вас язык отнялся?
Лукас судорожно искал правильные слова.
– Я не делал ничего из того, в чем меня обвиняет Вероника Клетцген или ее отец.
– Это не ответ на мой вопрос. – Дифенталь возмущенно нахмурился.
– Другого ответа у меня нет, господин Дифенталь.
– Такого не может быть, парень! – вступил в разговор Эдмунд Фрелих. – А ну-ка, немедленно говорите, вы были в указанный четверг на старом кирпичном заводе или нет?
Лукас молчал.
– Вот видите! – взревел Хеннс Клетцген. – Он виновен! Повесить его, проклятого!
Лукас обернулся. Только сейчас он заметил, что отец Вероники находился в зале. Разъяренный сапожник вскочил со своего места и хотел наброситься на Лукаса. Два пристава помешали этому и потащили яростно упирающегося мужчину к выходу.
Генрих Дифенталь нарочито громко откашлялся, чтобы сдержать нарастающее в зале недовольство.
– Лукас Кученхайм, я призываю вас сделать заявление здесь и сейчас. За преступление, подобное тому, в чем вы обвиняетесь, согласно закону предусмотрена смертная казнь.
Лукас слышал, как вскрикнула и начала отчаянно рыдать его мать. Эти звуки терзали его душу сильнее, чем если бы его резали ножом. Дифенталь смотрел на мать Лукаса, и в его взгляде проскальзывало человеческое сочувствие. Затем он продолжил:
– Если вы признаетесь и искренне раскаетесь в содеянном вами, возможно, мы изменим такое строгое наказание.
– Я не совершал этого. – Лукас попытался инстинктивно свести руки перед грудью, как в молитве, однако лязг кандалов на руках напомнил ему, насколько он беспомощен. – Я не знаю, почему Вероника обвиняет меня в этом. Мне не в чем упрекнуть себя относительно этой особы. Мое поведение никогда не было безупречным, но я никоим образом не причинял ей вреда.
– Поверьте же ему во имя Бога, – взмолилась его мать, захлебываясь слезами. – Мой сын не соблазнял никого и точно никого не насиловал. Я умоляю вас, милостивые господа, вы же знаете его.
– Хедвиг Кученхайм, именем суда присяжных я призываю вас к порядку. – Герберт Хорст сначала гневно посмотрел на Лукаса, затем строго, но одновременно по-дружески, на Хедвиг. – Если вы не успокоитесь, мы будем вынуждены удалить вас из зала суда.
Это предупреждение привело только к тому, что Хедвиг