человек обернулся, помахал тапком с надписью «уретра» и пошёл дальше. Полковник узнал его: Чурбанов с пятого этажа, то ли бизнесмен, то ли браток.
– Ещё раз! Поймаю! – надсаживая горло, завопил отставной полковник. – Найду! Мало не покажется! У меня люди!
– У тебя не люди, – негромко донеслось до полковника.
Загорелись огоньки тонированной девятки.
– Ничё не боятся, – прохрипел полковник. – Придёт наше времечко.
В глубокой задумчивости он нажал на кнопку 19 и добрался до своего этажа. Створки лифта разъехались, и полковник увидел перед собой сына с комком тетрадной бумаги в руке. Сын был очень бледен. Из квартиры доносились рыдания.
Чуров поднял деда, Аги помогла его раздеть. Сухая плоть тлела под грязной майкой. Чуров смазал густо-коричневую сухую кожу раствором. Наложил присоски на руки, на левую ногу, на грудь. Окно старинное, с медными затворами, краска выщербленная, карниз дырявый, ржавый, – огромное окно, огромнейшее. Подоконник широкий. На подоконнике… Чуров вгляделся и отвёл глаза. М-да.
Дед зашевелил губами и открыл глаза.
– Коля, – утробно булькнул он, покосившись на Чурова. – Когда пензия? По каким числам?
– Двадцать девятого, – прошептал Чуров, хоть он был и не Коля.
– Коля, – пробулькал дед, тараща глаза, – у меня это… болит это…
– Голова? Ноги, спина?
– Вот тут болит, – пробулькал дед и положил громадную заскорузлую руку на грудь. Рука ходила ходуном.
– Он на таблетках, возможно, – предположил Чуров. – Голос слышишь, ему горло сводит и губы. Без него беспокоится, спать не может.
– На галоперидоле он был, – сказала Аги.
Они выпрямились и нечаянно встретились взглядами.
– Может, лучше его вернуть, раз ты знаешь куда? – предложил Чуров.
Аги покачала головой.
– Некуда его возвращать. Только хуже будет.
– А можно меня из-под люстры перевести куда-то? – подала голос баба Валя. – Сматрикась там трещины какие. Как грянется на меня прям… Я спать не буду, я боюсь. А утром придут за мной, прийти должны. Там отдать должны, деньги-то. За телевизор.
Бабу Валю некоторые считали ведьмой – за то, что она, по слухам, умертвила двух человек. Но на вид в ней не было совершенно ничего зловещего. Это была древняя женщина, работавшая ещё в блокаду. Дочь и внук её умерли, но сильнее всего она переживала за аквариум и телевизор. Чуров иногда по её просьбе приносил белого хлеба. Однако хлеб всякий раз был не тот.
– Эта люстра уже давно там висит, – Аги. – Не бойтесь.
– А на окошке кто там у вас сидит курит? Это сестра ваша тоже? Скажите, чтоб не курила!
Чуров перевернул её, подложил поудобнее ветхое полотенце под спину.
– Никто у нас на окошке не курит, – Аги быстренько, и Чуров кивнул, и оба старательно отворотились от окна, потому что действительно сидит и курит, дым выпускает в неровную трещину-щель. И она, на подоконнике сидящая, посмотрела потом на люстру, и люстра покачнулась. Слегка. И трещины на потолке напряглись,