– эта навязчивость окружающей обстановки, когда глаза у него открыты; с другой – еще большая навязчивость названий всех окружающих вещей, когда он глаза закрывал! «Может, это оттого, что я переспал с ней?» – подумал он. Блох пошел в ванную и долго стоял под душем.
Когда он вернулся, чайник и в самом деле засвистел.
– Меня разбудил душ! – сказала девушка.
Блоху показалось, что она впервые прямо к нему обратилась. Он никак еще не придет в себя, ответил он. А почему в заварочном чайнике муравьи?
– Муравьи?
Когда кипящая вода полилась на чаинки на дне заварочного чайника, он увидел вместо чаинок – муравьев, которых когда-то ошпаривал кипятком. Он отодвинул занавеску.
Чай в открытой жестянке – свет проникал туда лишь сквозь маленькое круглое отверстие в крышке – странно освещался отблеском стенок. Блох, сидевший за столом с жестянкой в руках, пристально смотрел в отверстие. Его забавляло, что его так привлекает необычное свечение чаинок, а попутно он беседовал с девушкой. В конце концов он закрыл чайницу крышкой и замолчал. Девушка ничего не заметила.
– Меня звать Герда! – сказала она.
Блох вовсе не стремился это знать. Она ничего не заметила? – спросил он, но она уже поставила пластинку, итальянскую песенку, исполнявшуюся под электрогитары.
– Мне нравится его голос! – сказала она.
Блох, которому итальянские шлягеры были безразличны, промолчал.
Когда она ненадолго ушла, чтобы купить чего-нибудь к завтраку («Сегодня понедельник!» – сказала она), Блоху наконец представилась возможность все спокойно разглядеть. За завтраком они много разговаривали. Блох скоро заметил, что она разглагольствует о вещах, о которых он только что ей рассказывал, будто о своих собственных, тогда как он, упоминая что-то, о чем она перед тем говорила, всегда либо осторожно ее цитировал, либо уж если передавал своими словами, то всякий раз добавлял холодное и отмежевывающее «этот твой» или «эта твоя», словно боялся как-то смешать ее дела и свои собственные. Говорил ли он о десятнике или хотя бы о футболисте по фамилии Штумм, она могла тут же совершенно спокойно и запросто сказать «десятник» или «Штумм»; тогда как он, после того как она упомянула знакомого по имени Фредди и ресторанчик под названием «Погребок Стефана», всякий раз, отвечая ей, говорил: «этот твой Фредди» и «этот твой “Погребок Стефана”». Все, что она рассказывала, было не таким, чтобы углубляться в это, и еще его коробило, что она так бесцеремонно, как ему казалось, пользуется его словами.
Несколько раз, правда, беседа становилась для него такой же естественной, как и для нее: он спрашивал, а она отвечала; она спрашивала, и он совершенно естественно отвечал.
– Это реактивный самолет?
– Нет, это винтовой.
– Где ты живешь?
– Во Втором районе.
Он чуть было даже не рассказал ей о драке.
Но потом все начало раздражать его еще больше. Он хотел что-то ответить ей, но оборвал