финансовым статусом. На банковский счет, некогда открытый отцом, регулярно поступали деньги, вплоть до самого недавнего времени, когда поступления прекратились… в силу объективных причин. На настоящий момент процент с капитала составляет…
Далее шли подробности, в которых Мартин разбирался только до той степени, чтобы осознать главное: даже если война затянется еще на год-другой, основной капитал можно не трогать.
Разрешился вопрос, почему отец выбрал Швейцарию.
Октябрь подходил к концу. Ступеньки пансионата, дорожки парка и площадь пестрели яркими листьями – рыжими, багровыми, желтыми. Над дверью почты горел фонарь. Вырезной буковый лист прилип к латунной рукоятке двери. Мартин осторожно, как бабочку, снял влажный листок и вошел.
Писем не было.
Учитель истории с сомнительной политической платформой – это пятая колонна в советской школе; он выслушал это несколько раз. Необходимость содержать жену и дочерей во внимание не принималась.
Строго говоря, жену и дочь, а не дочерей: одна сбежала с финским моряком. Нужно было привыкать к мысли, что отныне ее содержит кто-то другой. Сестра-наперсница была посвящена в тайну любви и план побега, но названия корабля не знала, как не знала и порта прописки. А если бы и знала?… Даже под угрозой материнской истерики не могла сказать больше того, что сказала. Оставалась надежда, что беглянка даст о себе знать при первой возможности, то есть когда окажется на берегу. Какой (или, вернее, чей) это будет берег, уже не имело значения. Сейчас ребенок в открытом море, бог знает с кем, а попытка доброго беспомощного заклинания – мол, а вдруг это судьба, да и не ребенок уже, в двадцать-то лет, – извлекла такой яростный вопль из жены, что он первый кинулся за бромом. Капал в чайную чашку – первое, что попалось под руку, – считал капли и сбился, естественно, со счета, но жена, забыв о броме, накинулась на дочь:
– …непростительное легкомыслие! Как ты могла, ты ведь старшая! Ты должна была…
Это было особенно несправедливо: Аня родилась на полчаса раньше сестры, и слова «старшая» и «младшая» в семье употреблялись только в ироническом контексте.
Дочь вспыхнула:
– Как старшая, – она усмехнулась, – могу за младшую только порадоваться. Если бы я… Если бы мне встретился такой же, как Эгил… я ни минуты бы не колебалась!
И продолжала, глядя прямо в лица онемевшим родителям:
– И хорошо, что так. Ася права. Что вы ее жалеете – себя жалейте, всех нас! Скоро весь дом… – оборвала внезапно и ушла к себе, оставив им додумывать недосказанную фразу.
Стало, по крайней мере, известно имя дочкиного… Кого? Соблазнителя? Любовника? Спасителя?
С улицы неслись однообразные звуки: кто-то заводил мотоциклетку, она недовольно ворчала. К влажному стеклу балконной двери прилип, как горчичник, желтый листок.
Как скоро все поменялось, думал историк, жил человек… Мысль повисла, как начатая дочкой фраза, и память с готовностью подсказала: «Был человек в земле Уц, и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла…»
Андрей