трижды; потом, подойдя к кресту, он снова опустился и земно поклонился, после чего приложился к кресту, в то же время благословляя склонившего голову священника. То же он сделал пред иконами, а следом за ним то же делал и царь Михаил, и все бояре.
Потом предшествуемый крестом Филарет вошел в собор, где его встретил настоятель с пением клира. Филарет горячо помолился пред алтарем, приложился к образам иконостаса и только тогда обернулся.
Бывшая в миру его жена, теперь инокиня Марфа, в сопровождении целой свиты стариц приблизилась к Филарету и смиренно поклонилась ему в ноги. Филарет тоже земно склонился пред матерью царя и, подойдя к ней, троекратно поцеловался с нею.
Инокиня Марфа пригласила его к себе в горницы, но, к ее изумлению, Филарет отклонил приглашение, сославшись на усталость.
– Будет еще время, мати, – сказал он, – а теперь прости!
Через полчаса Вознесенский монастырь погрузился в тишину и молчание.
Долго молилась инокиня Марфа в своей образнице. Еще больше старица Евникия ворочалась без сна на своей узкой постели.
Да и мало кому спалось в ту ночь на Москве. Каждый чувствовал, что великая сила ума и энергии стала у кормила правления, и добрые радовались, а злые печалились и трепетали.
В одной из горниц Федора Ивановича Шереметева, ярко освещенной лампадами и свечами, за братиною меда у длинного стола сидели князь Теряев – Распояхин, сам Федор Иванович, Иван Никитич Романов (дядя царя, брат Филарета, истый вельможа того времени) и почетным гостем среди них – Михаил Борисович Шеин, прославленный воевода смоленский, вместе с Филаретом вернувшийся из польского плена. Это был человек лет сорока, с широким, добродушным, несколько грубым лицом, с серыми глазами, в которых виделись энергия и насмешливость.
– В Польше еще мы наслышались про бедования ваши, – сказал он. – Ну да велик Бог земли русской! Перемелется все, мука будет. А уж полячью этому! – И он мощно потряс кулаком в воздухе. – Отольются наши слезы, как окончится перемирие! Подождите, не долго им кичиться! Наступит время, когда они согнут пред нами свою выю.
– Истощала вконец матушка – Русь, – вздохнув, сказал Шереметев. – Бог уж с этой местью, отдохнуть впору!
– Все будет, все приложится, – уверенно сказал Иван Никитич. – А теперь допьем чаши, да и расходиться пора. Что не весел, Терентий Петрович?
Князь Теряев поднял голову.
– Тяжело мне, – сказал он, – слышь, скоморохи моего сына скрали.
– Ну? Отсюда?
– С вотчины. При матери в терему он был. Сама она теперь больна – того гляди, Богу душу отдаст.
– А ты здесь! Скачи к себе и там сына ищи!
Теряев кивнул.
– Вот только эти дни пробуду. На великом чине быть надо, а там Филарет Никитич хотел повидать меня. Слышь, отца моего он знал.
– Ну и горе твое, горе! – покачав головою, сказал Шеин.
Князь закрыл глаза рукою и припал к столу.
Гости разошлись.
Спустя два дня совершилось великое торжество рукоположения Филарета в патриархи российские.