дочерям незыблемой опорой.
Даша отправилась в свою комнату, чувствуя себя точь-в-точь как коктейль, в котором хорошенечко взбили несочетаемые между собой ингредиенты. Фотография, за разглядыванием которой застала ее Маргошка, осталась у нее в руках. Черно-белые Игорек и Даша смотрели друг на друга со схожим выражением неудовольствия и неприязни. «Какая же я была худая, по крайней мере два размера за эти годы наела, – грустно подумала Даша, доставая из своего шкафа старый бархатный альбом с фотографиями. – Посмотрю, оставила мне Маргошища хоть каких-нибудь Игорьков или всех стащила».
Даша улеглась на полу, положив распухший альбом перед собой. Старые черно-белые фотографии были аккуратно вставлены в специальные уголки, а сложенные пачками новые, яркие и глянцевые, просто засунуты между страницами. В альбоме жили две разные жизни. Черно-белая казалась почему-то грустной. Там за Папину руку цеплялась маленькая Даша в спущенных колготках, летом особенно кривоногая и сутулая, а зимой по самый нос замотанная в полосатый шарф.
Прижимая к груди Игорьков, в комнату просочилась притихшая Маргоша. Она расположилась на полу рядом с Дашей, положив юного Игорька перед собой, и уткнулась в него подбородком.
– Маргошка, ты что, действительно была в него влюблена? Он же старше тебя на двадцать лет, – осторожно спросила Даша, боясь спугнуть неуверенное Маргошино доверие.
– Был старше… а теперь я буду расти до него. Расскажи, как вы дружили, – попросила Маргоша.
– Смотри, Маргошка, вот Соня маленькая! – оживилась Даша, всматриваясь в девочку, робко смотрящую на них с выцветшей фотографии.
Маргоша нетерпеливо отмахнулась.
– При чем тут бабушка! Рассказывай про Игорька! – потребовала она тем же капризно-заинтересованным тоном, которым в детстве требовала сказку.
Соня. 1944 год
Соня пошла в первый класс в Одессе. Мама давно умерла, отец воевал, и семилетнюю Сонечку отдали тетке, Лидии Моисеевне Машкович. Маму свою она не помнила, и хотя у нее были тетя Лида, тетя Фаина и тетя Фрида, ни для кого из них Сонечка не стала самой лучшей и любимой. Полусиротство наложилось на ее природную застенчивость, и Сонечка росла очень робкой и тихой девочкой. Говорила всегда еле слышно, не поднимая глаз и теребя рукой подол платья.
В школу Сонечка пошла записываться сама.
Дети расселись по партам, и учительница попросила каждого подняться и назвать себя. Соня в ужасе ждала, когда дойдет очередь до нее, когда придется вставать перед всеми детьми и этой чужой тетей. Наконец, страшная тетя обратилась к ней, дрожавшей как противный и склизкий тети-Лидин кисель.
– Как твоя фамилия, девочка? – спросила учительница.
– Гохгелеринт, – прошептала Соня.
– Громче! – велела учительница. – Я не слышу.
– Гохгелеринт… Соня… Гох… геле… ринт… – Сонин голос прервался. – Я Соня…
– Что ты Соня, я уже, слава Богу, поняла, – начала раздражаться