потом средних лет, потом еще старше, еще… А я? Я тоже буду старой? Как это представить?
Он возвращается и садится на свой стул. Рисует. Смотреть не дает. Я знаю, что там, на бумаге, уже живет другой человек. Это я, но другая… Через много лет… Через сколько?».
Лена приехала в город два года назад. Сейчас и драматическим актерам тяжело (если не в Москве), а оперной певице и подавно. Театров по стране раз-два, и обчелся. В столицах можно всю жизнь просидеть на «скамейке запасных», там своя мафия, примы окопались серьезно. За границей пробовала – не вышло. Потратила столько денег, поездила по прослушиваниям, а толку? И вот – позвали сюда. Петь. Нормальные главные партии. Любой актер вам скажет, что можно ждать в столице год или два, но, если эти два затягиваются на пять, он едет туда, где можно работать.
Валерий Иванович рисовал, не торопясь, останавливался. Елена сидела, задумавшись.
– Вот сюда, Леночка, мне на ушко смотрите. Я как раз сейчас глаза рисую.
– А на вас нельзя? От уха до глаз не такое большое расстояние.
– Это вам так кажется. А взгляд уже не тот. Или у меня уши некрасивые?
– Фантастические уши, Валерий Иванович!
– Научно-фантастические, я бы сказал.
Елена засмеялась. Ей нравился трезвый спокойный юмор этого старика.
– Если хотите получиться по-человечески, а не «научно-фантастически», смотрите на ухо. Оно у меня еще прекраснее, чем глаза.
Ничего не оставалось, как смотреть. Большое, настоящее стариковское, с отвисшей мочкой. Ухо поворачивалось то в фас, то в профиль: иногда Валерий Иванович поглядывал на прикрепленную к мольберту фотографию. Он рисовал сразу с двух женщин: с Елены и со старой – на портрете. От одной брал внешность, от другой – морщины.
– А с кого вы рисуете глаза, Валерий Иванович?
– Левый – с вас, правый – с Оленьки.
– А вам не тяжело?.. Извините.
Старик никак не отреагировал. Не загрустил, не улыбнулся.
– Мне тяжело… Но мне по-любому тяжело: что рисуй, что не рисуй. Так уж лучше я буду рисовать.
Елена села смирно, замерла и, надеясь беспримерным послушанием загладить неловкость, уставилась на ухо. Оно опять стало крутиться: профиль, фас, профиль, фас.
– Последний раз, – сказал Валерий Иванович, – гипсовые головы в институте рисовал.
– Что? – не поняла Елена.
– Отомрите, я же человека рисую, а не статую. Идите сюда, посмотрите.
Лена медленно, стараясь не выдать своего интереса, обошла Валерия Ивановича и взглянула на мольберт. С листа бумаги на нее пристально смотрела красивая, величественная старуха лет восьмидесяти. Вернее не на нее, а слегка мимо, словно сзади кто-то стоял. Лена обернулась. Старуха смотрела на Валерия Ивановича. Он – на нее.
– Я буду такой? – спросила Елена.
– Если доживу до премьеры – будете. В лучшем виде.
– Я не про это. Я в старости буду такой?
– Моложе и красивее. Надеюсь, у вас, Леночка, будет жизнь без войны и без… разных неприятностей.
Он поставил чайник и стал готовить