кого вы изволите ждать в столицу?
– Кавалера де Калиостро. Он мне писал, что камень ему якобы ведом… Я, друг, молчу, но мечтательства, подобные твоим, и мне, старому дурню, сродни.
На Петропавловских верках бодро звякнула заревая пушка.
– Вот и день, – поднялся канцлер. – Перелезай-ка ты, философского камени искатель, из халата в кафтан.
Прогулка в карете
Люблю тебя, Петра творенье…
Из низкой зальцы, где, дымя глиняными трубками, спорили у пузатого биллиарда об очках и ударах кия гвардейские офицеры, вышел плотный артиллерийский капитан в красном кафтане с отворотами черного бархата.
Сердито ворча, он поискал крюк, на который повесил свою черную треуголку:
– Буду я с ними играть, когда они, черти, у меня сто очков вперед забирают.
В трактир «Демута», что держал на Сенатской площади английский негоциант, приходил Андрей Кривцов читать по утрам газеты.
Прихлебывая черный кофе, он любил поговорить с трактирными завсегдатаями о спорах британских лордов в аглицкой народной каморе, о механическом фигуранте, изобретенном неким немцем в Гамбурге, играющем на флейте, пишущем под диктование и чихающем весьма натурально, также о приезжающих и отъезжающих, о кометах и двуголовых телятах, и о кошке-танцмейстере, которую нынче показывает французский дворянин на Мойке.
Приказав малому подать чашку кофе погорячее, Кривцов развернул серый лист «Санкт-Петербургских ведомостей» и пробежал глазами объявление:
В Большой Коломне, на Екатерининском канале, в доме с тремя колонками, что на углу, продается серо-пегий верховой мерик, пара пистолетов, четвероместная карета, попугай и за пять рублей здоровая девка, умеющая чесать волосы.
– Прожился некий барин в столице, так девку с попугаем на торг пустил, окаянный, – проворчал Кривцов, перекидывая лист.
Бакалавру вспомнилось, как еще в Московском университете professores – все больше немцы в коричневых сюртуках, головы как из слоновой кости выточены, нерусскими, твердыми голосами, точно обтесанными топором, – читали о римском гражданстве и афинейских вольностях, о Лейбницах и Декартиях, и как в масонской ложе, зачастую, когда гасили свечи, братья каменщики вполголоса беседовали за трапезой о низости подьячих, о неправде в судах и о позорище торга людьми.
– Не проявись лет десять назад тот мерзкой казак Пугачев, глупый изверг, государыня всенародно бы объявила равенство и вольность гражданству, а нынче не жди…
И тут артиллерийский офицер, вышедший из биллиардной, прервал мысли Кривцова.
– Андрюшка! Откуда тебя черт принес? – весело крикнул офицер и зашагал к бакалавру, задевая ботфортой дубовые табуреты.
– Шершнев! – поднялся тот. – Вот отменная встреча, друг ты мой, сразу признал: словечка, не чертыхнувшись, не скажешь.
Они звучно расцеловались. Шершнев приходится молочным братом бакалавру. Сын мелкопоместного дворянина, однокашник по Москве, философский кандидат,