поклонился.
– Слова мудрости, ваша светлость. Тем более приметные, что мы взяли покровителем вовсе не одного из отцов церкви, как делают многие, ибо под сиянием великого имени проще процветать, а вот под покровительством блаженного Агнозия все зависит только от нашей деятельности.
– И чем отличаетесь вы, – спросил я настойчиво, – от основной массы монахов и монастырей?
Он смотрел в мое лицо с прежним благожелательным вниманием, но я ощутил в нем растущее напряжение, наконец-то прозвучал вопрос, который решит, как сложатся наши отношения дальше.
– Наш патрон увлекался механикой, – сообщил аббат. – Той, старой.
Я помолчал, потом поинтересовался осторожно:
– Но разве церковь не запрещает все, что относится к временам до Великих Войн Магов?
Он покачал головой.
– И до войн люди ходили на двух ногах, ели, пили, разговаривали, учились читать и писать… Нельзя запретить все. Устав нашего ордена согласован с Ватиканом практически во всем…
– Практически?
Он кивнул.
– Да. За исключением отношения к простейшей технике. Колдовство, магию и любую волшбу мы отвергаем как занятие нечестивое и противное Господу. Однако простейшую механику, облегчающую жизнь, мы приветствуем и стараемся внедрять в нашу повседневную жизнь.
Я спросил в упор:
– Тогда чем отличаетесь от цистерианцев? Они просто помешаны на механике!
– Они признают только ту, – ответил он смиренно, но с той гордостью, что уже гордыня, – которую понимают, которую придумали сами и которой могут научить неграмотных крестьян. А те могут научить ей других таких же простых и весьма нелюбопытных. Мы же признаем и ту, принципы которой пока не понимаем.
Я вздрогнул.
– Ого! Это же использование запрещенных церковью вещей!
– Ваша светлость, – произнес он вежливо, но я чувствовал твердость в мягком голосе, – наше понимание в этих вещах чуть шире. Если нет магии, если не наносит ущерба церкви и человеку, то это можно использовать, одновременно стараясь понять, как это работает, чтоб сделать понятным даже цистерианцам.
В его вежливом голосе слышалось тщательно скрываемое презрение к братьям по вере, что напрасно ограничивают себя такими запретами.
– Так-так, – проговорил я нерешительно, – устав вашего монастыря любопытен… но не граничит ли это с запрещаемой ересью? Или, скажем прямо, не ересь ли это?
Он ответил уклончиво:
– Ваша светлость, вы явно просвещенный человек, это чувствуется даже в построении вашей речи. Возможно, вы слышали, как некоторые еретические мысли и даже учения со временем канонизировались и становились официальной политикой церкви? К счастью, позиция Ватикана подвижна и может меняться, что она с успехом и демонстрировала на протяжении веков к вящей славе церкви…
Сердце мое стучит часто, я сейчас тоже близок к проступку, но заставил себя кое-как успокоиться и спросил почти деловым тоном:
– Значит… механики?
Левый